Сочинения. В 2-х томах

Клюев Николай Алексеевич

334

Меня хоронят, хоронят…

Меня хоронят, хоронят… Построчная тля, жуки Навозные проворонят Ледоход словесной реки. Проглазеют моржа златого В половодном разливе строк, Где ловец — мужицкое слово За добычей стремит челнок. Погребают меня так рано, Тридцатилетним бородачом, Засыпают книжным гуано И Брюсовским сюртуком. Сгинь, поджарый! Моя одёжа Пестрядь нив и ржаной атлас! Разорвалась тучами рожа, Что пасла, как отары, нас. Я из ста миллионов первый Гуртовщик златорогих слов, Похоронят меня не стервы, А лопаты глухих веков. Нестерпим панихидный запах… Мозг бодает изгородь лба… На бревенчатых тяжких лапах Восплясала моя изба. Осетром ныряет в оконцах Краснобрюхий лесной закат; То к серпу на солнечных донцах Пожаловал

молот — брат. И зажглись словесные клады По запечным дебрям и мхам… Стихотворные водопады Претят бумажным жукам. Не с того ль из книжных улусов Тянет прелью и кизяком, Песнослову грозится Брюсов Изнасилованным пером. Но ядрен мой рай и чудесен, В чаще солнца рассветный гусь, И бадьею омуты песен Расплескала поморка-Русь.

335

Из избы вытекают межи,

Из избы вытекают межи, Русские тракты, Ломоносовы, Ермаки. Убежать в половецкие вежи От валдайской ямщицкой тоски. Журавиная, русская тяга С Соловков — на узорный Багдад… В Марсельезе, в напеве «Варяга» Опадает судьба-виноград. Забубенно, разгульно и пьяно, Бровь-стрела, степь да ветер в зрачках; — Обольщенная Русь, видно рано Прозвенел над Печорою Бах! Спозаранка знать внук Коловрата Аду Негри дарил перстеньком… Поседела рязанская хата Под стальным ливерпульским лучом. Эфиопская черная рожа Над родимою пущей взошла. Хмура Волга и степь непогожа, Где курганы пурга замела. Где Светланина треплется лента, Окровавленный плата лоскут… Грай газетный и щокот конвента Славословят с оковами кнут. И в глухом руднике Ломоносов, Для Европы издевка — Ермак… В бубенце и в напеве матросов Погибающий стонет Варяг.

336

Глухомань северного бревенчатого городишка,

Глухомань северного бревенчатого городишка, Где революция, как именины у протопопа. Ряд обжорный и каланчи вышка Ждут антихриста, сивушного потопа. На заборе кот корноухий Мурлычит про будошника Егора, В бурнастых растегаях старухи Греют души на припеке у собора. Собор же помнит Грозного, Бориса, На створах врат Илья громогласный, Где же Свобода в венке из барбариса, И Равенство — королевич прекрасный? Здесь не верят в жизнь без участка, В смерть без кутьи и без протопопа. Сбывается аракчеевская сказка Про немчуру и про мужика-холопа: Немец был списан на икону — Мужику невдомеки рожа… По купецким крышам, небосклону, Расплеснулся закат-рогожа. На рогоже страстотерпица Россия Кажет Богу раны и отеки… Как за буйство царевна София Мы получим указ жестокий: «Стать уездной бревенчатой глухомани Черной кухней при Утгоф-бароне, И собору, как при грозном Иоанне, Бить уставы в медные ладони».

337

Миновав житейские версты

Миновав житейские версты Умереть, как золе в печурке, Без малинового погоста, Без сказки о котике Мурке. Без бабушки за добрым самоваром, Когда трепыхает ангелок-лампадка. Подружиться с яростным паром Человечеству не загадка. — Пржевальский в желтом Памире Видел рельсы — прах тысячелетий… Грянет час, и к мужицкой лире Припадут пролетарские дети. Упьются озимью, солодягой, Подлавочной ласковой сонатой, Уж загрезил пасмурный Чикаго О коньке над пудожскою хатой. О сладостном соловецком чине С подблюдными славами, хвалами… Над Багдадом по моей кончине Заширяют ангелы крылами. И помянут пляскою дервиши Сердце — розу смятую в Нарыме, А старуха-критика запишет В поминанье горестное имя.

338

Запах инбиря и мяты

Запах инбиря и мяты От парня с зелеными глазами: Какие Припяти и Ефраты Протекают в жилах кровями? Не закат ли пустыни в мочках, Леопарды у водопоя? В осиновых терпких почках Есть оцет халдейского зноя. Есть в плотничьих звонких артелях Отгулы арабской стоянки, Зареет в лапландских мятелях Коралловый пляс негритянки. Кораллы на ладожской юфти — К словесному знать половодью… В церквушке узорчатый муфтий Рыдает над ветхой триодью. — То встреча в родимых бороздах Зерна с земляными сосцами. У парня в глазницах, как в звездах, Ночное, зеленое пламя. Как будто в бамбуковых дебрях За маткой крадутся тигрята, И желчью прозябли на вербах Инбирь и чилийская мята.

339

Петухи горланят перед солнцем,

Петухи горланят перед солнцем, Пред фазаньим лучом на геранях, Над глухим, бревенчатым Олонцем Небеса в шамаханских тканях. И не верится, что жизнь — обида С бесхлебицею и бестишьем, Это возводится Семирамида Повеленьем солнечным вышним. Тяжек молот, косны граниты, В окровавленных ризах зодчий… Полюбил кумач и бархат рытый, Как напев, обугленный рабочий. Только б вышить жребий кумачный Бирюзой

кокандской, смирнским шёлком, Чтобы некто чопорно-пиджачный Не расставил Громное по полкам. Чтобы в снедь глазастым микроскопам Не досталась песня, кровь святая… В белой горенке у протопопа Заливается тальянка злая. Кривобоки церковь и лавчонки Позабыв о купле, Божьих данях… Петухи горланят вперегонки О фазаньем солнце на геранях.

340

Поле усеянное костями,

Поле усеянное костями, Черепами с беззубою зевотой, И над ним, гремящий маховиками, Безыменный и безликий кто-то. Кружусь вороном над страшным полем, Узнаю чужих и милых скелеты, И в железных тучах демонов с дрекольем, Провожающих в тартар серные кареты. Вот шестерня битюгов крылатых, Запряженных в кузов, где Есенина поэмы. Господи, ужели и в рязанских хатах Променяли на манишку ржаные эдемы! И нет Ярославны поплакать зигзицей, Прекрасной Евпраксии низринуться с чадом… Я — ворон, кружусь над великой гробницей, Где челюсть осла с Менделеевым рядом. Мой грай почитают за песни народа, — Он был в миллионах годин и столетий… На камне могильном старуха-свобода Из саванов вяжет кромешные сети. Над мертвою степью безликое что-то Родило безумие, тьму, пустоту… Глядь, в черепе утлом осиные соты, И кости ветвятся, как верба в цвету. Светила слезятся запястьем перловым, Ручей норовит облобзаться с лозой, И Бог зеленеет побегом ветловым Под новою твердью, над красной землей.

Огненный лик

341

Всемирного солнца восход –

Всемирного солнца восход — Великий семнадцатый год Прославим, товарищи, мы На черных обломках тюрьмы! От крови обломки черны, От слез неизмерней волны И горше пустынных песков От мук и свирепых оков! Гремящий семнадцатый год Железного солнца восход! Мы руку громам подадим, С Таити венчая Нарым, Из молнии перстень скуем, С лозой покумив бурелом, Созвездья раздуем в костры, В живые павлиньи миры, Где струнные горы и дол Баюкает Жизни Глагол! Багряный семнадцатый год — Певучего солнца восход! Казбек, златоперстый Урал, И полюса льдяный опал Куют ожерелье тому, Кто выпрял косматую тьму, Застенки и плесень могил Лавинною кровью омыл, Связал ураганы в суслон, Чтоб выпечь ковригу племен! Озимый семнадцатый год — Пшеничного солнца восход! Прославимте, братья, персты, Где бранный шатер красоты, Где трубная роща ногтей Укрыла громовых детей, Их смех — полнозвучье строки, Забавы же — песен венки, Где жгучий шиповник и ярь Связуют кровавый янтарь! Литаврный семнадцатый год — Тигриного солнца восход! Леса из бород и зубов, Проселок из жадных зрачков, Где мчится истории конь На вещий купальский огонь, Чтоб клад непомерный добыть — Борьбы путеводную нить, Прославим, товарищи, мы В час мести и раненой тьмы! Разящий семнадцатый год — Булатного солнца восход!

(1918)

342

Огонь и розы на знаменах,

Огонь и розы на знаменах, На ружьях — маковый багрец, В красноармейских эшелонах Не счесть пылающих сердец! Шиповник алый на шинелях, В единоборстве рождена, Цветет в кумачневых метелях Багрянородная весна. За вороньем погоню правя, Парят коммуны ястреба… О нумидийской знойной славе Гремит пурговая труба. Египет в снежном городишке, В броневиках — слоновый бой… Не уживется в душной книжке Молотобойных песен рой. Ура! Да здравствует коммуна! (Строка — орлиный перелет) Припал к пурпуровым лагунам Родной возжаждавший народ. Не потому ль багрец и розы Заполовели на штыках, И с нумидийским тигром козы Резвятся в яростных стихах!

(1919)

343

Ленин на эшафоте,

Ленин на эшафоте, Два траурных солнца зрачки, Неспроста журавли на болоте Изнывают от сизой тоски. И недаром созвездье Оленя В Южный Крест устремило рога… Не спасут заклинанья и пени От лавинного, злого врага! Муравьиные косные силы Гасят песни и пламя знамён… Волга с Ладогой — Ленина жилы, И чело — грозовой небосклон. Будет буря от Камы до Перу, Половодье пророчит Изба, Убегут в гробовую пещеру Черный сглаз и печалей гурьба! Свет, как очи, взойдет над болотом, Где тоскуют сердца-журавли. По лесным глухариным отлетам Узнаются раздумья земли. Ленин — птичья октябрьская тяга, Щедрость гумен, янтарность плодов… Словно вереск дымится бумага От шаманских волхвующих слов. И за строчками тень эшафота — Золотой буреломный олень… Мчатся образы, турья охота В грозовую страничную сень.