Сочинения

Брюсов Валерий Яковлевич

Июль 1901

Таинства ночей

Хранятся в памяти, как в темной книге, Свершившиеся таинства ночей, Те, жизни чуждые, святые миги, Когда я был и отдан, и ничей. Я помню запах тьмы и запах тела, Дрожащих членов выгибы и зной, Мир, дышащий желаньем до предела, Бесформенный, безобразный, иной. Исторгнутые мукой сладострастья, Безумны были речи, – но тогда Казалось мне, что властен их заклясть я Заклятием забвенья – навсегда! Что этот бред, мучительным отливом Вскрывающий души нагое дно, Навек умрет с растаявшим порывом, Что в миге будет все погребено! Нет! Эта мгла и криков и видений В другой мечте, как и в моей, жива! О вы, участницы ночных радений, Вы слышали запретные слова! Я был не одинок во храме страсти, Дал подсмотреть свой потаенный сон, И этот храм позором соучастии В святых воспоминаньях осквернен!

1902

Одиночество

Проходят

дни, проходят сроки, Свободы тщетно жаждем мы. Мы беспощадно одиноки На дне своей души-тюрьмы! Присуждены мы к вечной келье, И в наше тусклое окно Чужое горе и веселье Так дьявольски искажено. Напрасно жизнь проходит рядом За днями день, за годом год. Мы лжем любовью, словом, взглядом, — Вся сущность человека лжет! Нет сил сказать, нет сил услышать, Невластно ухо, мертв язык. Лишь время знает, чем утишить Безумно вопиющий крик. Срывай последние одежды И грудью всей на грудь прильни, — Порыв бессилен! нет надежды! И в самой страсти мы одни! Нет единенья, нет слиянья, — Есть только смутная алчба, Да согласованность желанья, Да равнодушие раба. Напрасно дух о свод железный Стучится крыльями, скользя. Он вечно здесь, над той же бездной: Упасть в соседнюю – нельзя! И путник, посредине луга, Кругом бросает тщетный взор: Мы вечно, вечно в центре круга, И вечно замкнут кругозор!

1903

Сонеты и терцины

Отвержение

Мой рок, благодарю, о верный, мудрый змий! Яд отвержения – напиток венценосный! Ты запретил мне мир изведанный и косный, Слова и числа дав – просторы двух стихий! Мне чужды с ранних дней – блистающие весны И речи о «любви», заветный хлам витий; Люблю я кактусы, пасть орхидей да сосны, А из людей лишь тех, кто презрел «не убий». Вот почему мне так мучительно знакома С мишурной кисеей продажная кровать. Я в зале меж блудниц, с ватагой пьяниц дома. Одни пришли сюда грешить и убивать, Другие, перейдя за глубину паденья, Вне человечества, как странные растенья.

18 июня 1901

Втируша

Ты вновь пришла, вновь посмотрела в душу, Смеешься над бессильным крикнуть: «Прочь!» Тот вечно раб, кто принял раз втирушу… Покорствуй дух, когда нельзя помочь. Я – труп пловца, заброшенный на сушу, Ты – зыбких волн неистовая дочь. Бери меня. Я клятвы не нарушу. В твоих руках я буду мертв всю ночь. До утра буду я твоей добычей, Орудием твоих ночных утех. И будет вкруг меня звенеть твой смех. Исчезнешь ты под первый щебет птичий, Но я останусь нем и недвижим И странно чуждый женщинам земным.

1903

Сонет

О ловкий драматург, судьба, кричу я «браво» Той сцене выигрышной, где насмерть сам сражен, Как все подстроено правдиво и лукаво. Конец негаданный, а неизбежен он. Сознайтесь, роль свою и я провел со славой, Не закричат ли «бис» и мне со всех сторон, Но я, закрыв глаза, лежу во мгле кровавой, Я не отвечу им, я насмерть поражен. Люблю я красоту нежданных поражений, Свое падение я славлю и пою, Не все ли нам равно, ты или я на сцене. «Вся жизнь игра». Я мудр и это признаю, Одно желание во мне, в пыли простертом, Узнать, как пятый акт развяжется с четвертым.

4 июля 1901

Хмель исступленья

В моей душе сегодня, как в пустыне, Самумы дикие крутятся, и песок, Столбами встав, скрывает купол синий. Сознание – разломанный челнок В качаньи вод, в просторе океана; Я пал на дно, а берег мой далек! Мои мечты неверны, как тумана Колеблемые формы над рекой, Когда все поле лунным светом пьяно. Мои слова грохочут, как прибой, Когда, взлетев, роняет он каменья, И, в споре волн, одна слита с другой. Я наслаждаюсь хмелем исступленья, Пьянящим сердце слаще острых вин. Я – в буре, в хаосе, в дыму горенья! А! Быть как божество! хоть миг один!

1 июня 1901

Лесная дева

Л. H. Вилькиной

На перекрестке, где сплелись дороги, Я встретил женщину: в сверканьи глаз Ее – был смех, но губы были строги. Горящий, яркий вечер быстро гас, Лазурь увлаживалась тихим светом, Неслышно близился заветный час. Мне сделав знак с насмешкой иль приветом, Безвестная сказала мне: «Ты мой!», Но взор ее так ласков был при этом, Что я за ней пошел тропой лесной, Покорный странному ее влиянью. На ветви гуще падал мрак ночной… Все было смутно шаткому сознанью, Стволы и шелест, тени и она, Вся белая, подобная сиянью. Манила мгла в себя, как глубина; Казалось мне, я падал с каждым шагом, И, забываясь, жадно жаждал дна. Тропа свивалась долго над оврагом, Где слышался то робкий смех, то вздох, Потом скользнула вниз, и вдруг зигзагом, Руслом ручья, который пересох, Нас вывела на свет, к поляне малой, Где черной зеленью стелился мох. И женщина, смеясь, недвижно стала, Среди высоких илистых камней, И, молча, подойти мне указала. Приблизился я, как лунатик, к ней, И руки протянул, и обнял тело, Во храме ночи, во дворце

теней. Она в глаза мне миг один глядела И, – прошептав холодные слова: «Отдай мне душу», – скрылась тенью белой. Вдруг стала ночь таинственно мертва. Я был один на блещущей поляне, Где мох чернел и зыблилась трава… И до утра я проблуждал в тумане, По жуткой чаще, по чужим тропам, Дыша, в бреду, огнем воспоминаний. И на рассвете – как, не знаю сам, — Пришел я вновь к покинутой дороге, Усталый, на землю упал я там. И вот я жду в томленьи и в тревоге (А солнце жжет с лазури огневой), Сойдет ли ночь, мелькнет ли облик строгий. Приди! Зови! Бери меня! Я – твой!

26 ноября 1902

Петербург

Mon r^ete familier [292]

Люблю мечты моей созданье,

Лермонтов

Вновь одинок, как десять лет назад, Брожу в саду; ведут аллеи те же, С цветущих лип знакомый аромат. Чу! лай собак. Повеял ветер свежий, И с тихим вечером приходит бред, Что нежит сердце год за годом реже. Мне нынче снова – девятнадцать лет! Ты вновь со мной, «мечты моей созданье»! Дай плакать мне – я снова твой поэт! Как сладостно твоих шагов шуршанье; Ты дышишь рядом; подыми я взор, Твоих очей ответит мне сверканье. Не изменилась ты, – о, нет, – с тех пор, Как мальчику явилась ты впервые И был свершен наш брачный договор! Ты мне дала узнать, что страсть – стихия, Ввела во храмы воплощенных грез, Открыла мне просторы неземные, Следила ты, как друг, пока я рос, На первые свиданья приходила, Была меж нами третья в мире роз. Я изменил – но ты не изменила, Лишь отошла, поникнув головой, Когда меня смутила злая сила. О, как я мог пожертвовать тобой! Для женщины из плоти и из крови Как позабыл небесный образ твой! Но лишь с тобой мне счастье было внове. В часы луны, у перепевных струй, На ложе – у палящих изголовий, Прильнув к груди, впивая поцелуй, Невольно я тебя искал очами, Тебя я жаждал!.. Верь и не ревнуй. По-прежнему твой лик витал над снами! Кого б я ни ласкал, дрожа, любя, Я счастлив был лишь тайными мечтами, — Во всех, во всех лаская лишь тебя!

292

Моя привычная мечта (фр.).

22 мая 1903

Старое Село

Sancta Agatha [293]

На горы тихие ложилась мгла, А деревца по склонам были нежны, Из церкви, торопясь, домой я шла. Со мной был крест, хранитель мой надежный, Белели чаши лилий по пути, Благоухал в цвету рассадник смежный. И там, где надлежало мне пройти, Где тесно путь сжимали две ограды, Предстал мне юноша лет двадцати. И, встретясь, наши опустились взгляды! Прекрасный, он, как праотец, был наг. Нам стало страшно, и мы были рады. Без воли я замедлила мой шаг И стала, прислонясь, под веткой сливы, А он ко мне, как брат иль тайный враг: «Агата, молвил, мы с тобой счастливы! Я – мученик святой, я – Себастьян. Умрем мы в муках, но в Отце мы живы!» Взглянув, увидела я кровь из ран И жадно впившиеся в тело стрелы, Но был он светом белым осиян. И тот же свет, торжественный и белый, Вдруг от меня разлил свои лучи. Вокруг народ столпился, город целый. Сорвав с меня одежду, палачи Мне груди вырвали, глумясь, щипцами И занесли над головой мечи. Мой спутник поддержал меня руками (Я падала от боли и стыда), Спускались с неба два венца над нами. «Сестра, – спросил меня он, – ты тверда?» И подал мне отрубленные груди. Я как невеста отвечала: «Да!» И к небу протянула их на блюде, Не зная, где страданье, где любовь… Но тут иные замелькали люди. Исчезло все – и Себастьян, и кровь, Означилась моя дорога к дому, И, торопясь, пошла я дальше вновь, Отныне обрученная святому!

293

Святая Агата (лат.).

Июнь 1902

Флоренция

Терцины к спискам книг

И вас я помню, перечни и списки, Вас вижу пред собой за ликом лик. Вы мне, в степи безлюдной, снова близки. Я ваши таинства давно постиг! При лампе, наклонясь над каталогом, Вникать в названья неизвестных книг; Следить за именами; слог за слогом Впивать слова чужого языка; Угадывать великое в немногом; Воссоздавать поэтов и века По кратким, повторительным пометам: «Без титула», «в сафьяне» и «редка». И ныне вы предстали мне скелетом Всего, что было жизнью сто веков, Кивает он с насмешливым приветом, Мне говорит: «Я не совсем готов, Еще мне нужны кости и суставы, Я жажду книг, чтоб сделать груду слов. Мечтайте, думайте, ищите славы! Мне все равно, безумец иль пророк, Созданье для ума и для забавы. Я всем даю определенный срок. Твори и ты, а из твоих мечтаний Я сохраню навек семь-восемь строк. Всесильнее моих упоминаний Нет ничего. Бессмертие во мне. Венчаю я – мир творчества и знаний». Так остов говорит мне в тишине, И я, с покорностью целуя землю, При быстро умирающей луне, Исчезновение! твой зов приемлю.