Сочинения

Брюсов Валерий Яковлевич

1917 или 1919

* * *

Я доживаю полстолетья, И на событья все ясней Могу со стороны смотреть я, Свидетель отошедших дней. Мое мечтательное детство Касалось тех далеких лет, Когда, как светлое наследство, Мерцал «Реформ» прощальный свет. И, мальчик, пережил, как быль, я Те чаянья родной земли, Что на последние усилья В день марта первого ушли. Потом упала ризой черной На всю Россию темнота, Сдавила тяжко и позорно Всех самовластия пята. Я забывал, что снилось прежде, Я задыхался меж других, И верить отвыкал надежде, И мой в неволе вырос стих. О, как забилось сердце жадно, Когда за ужасом Цусим Промчался снова вихрь отрадный И знамя красное за ним! Но вновь весы судьбы качнулись, Свободы чаша отошла. И цепи рабства протянулись, И снова набежала мгла. Но сердце

верило… И снова Гром грянул, молнии зажглись, И флаги красные сурово Взвились в торжественную высь. Простой свидетель, не участник, Я ждал, я верил, я считал…

1919

* * *

Я вырастал в глухое время, Когда весь мир был глух и тих. И людям жить казалось в бремя, А слуху был ненужен стих. Но смутно слышалось мне в безднах Невнятный гул, далекий гром, И топоты копыт железных, И льдов тысячелетних взлом. И я гадал: мне суждено ли Увидеть новую лазурь, Дохнуть однажды ветром воли И грохотом весенних бурь. Шли дни, ряды десятилетий. Я наблюдал, как падал плен. И вот предстали в рдяном свете, Горя, Цусима и Мукден. Год Пятый прошумел, далекой Свободе открывая даль. И после гроз войны жестокой Был Октябрем сменен февраль. Мне видеть не дано, быть может, Конец, чуть блещущий вдали, Но счастлив я, что был мной прожит Торжественнейший день земли.

Март 1920

* * *

Пусть вечно милы посевы, скаты, Кудрявость рощи, кресты церквей, Что в яркой сини живут, сверкая, — И все ж, деревня, прощай, родная! Обречена ты, обречена ты Железным ходом судьбы своей. Весь этот мирный, весь этот старый, Немного грубый, тупой уклад Померкнуть должен, как в полдень брачный Рассветных тучек узор прозрачный, Уже, как громы, гудят удары, Тараны рока твой храм дробят. Так что ж! В грядущем прекрасней будет Земли воскресшей живой убор. Придут иные, те, кто могучи, Кто плыть по воле заставят тучи, Кто чрево пашни рождать принудят, Кто дланью сдавят морской простор. Я вижу – фермы под вязью кленов; Извивы свежих цветных садов; Разлив потоков в гранитах ярок, Под легкой стаей моторных барок, Лес, возращенный на мудрых склонах, Листвы гигантской сгущает кров. Победно весел в блистаньи светов, Не затененных ненужной мглой, Труд всенародный, труд хороводный, Работный праздник души свободной, Меж гордых статуй, под песнь поэтов, Подобный пляске рука с рукой. Ступив на поле, шагнув чрез пропасть, Послушны чутко людским умам, В размерном гуле стучат машины, Взрывая глыбы под взмах единый, И, словно призрак, кидают лопасть С земли покорной ввысь, к облакам.

22 июля 1920

Бессонная ночь

За окном белый сумрак; над крышами Звезды спорят с улыбкой дневной; Вскрыты улицы темными нишами… – Почему ты теперь не со мной? Тени комнаты хищными птицами Все следят, умирая в углах; Все смеются совиными лицами; Весь мой день в их костлявых когтях. Шепчут, шепчут: «Вот – мудрый, прославленный, Эсотерик, кто разумом горд! Он не гнется к монете заржавленной, Не сидит он меж книг и реторт! Юный паж, он в наивной влюбленности Позабыл все морщины годов, Старый Фауст, в зеркальной бездонности Он das Weiblicht [345] славить готов. Любо нам хохотать Мефистофелем, В ранний час поникая во мглу, Над его бледным, сумрачным профилем, Что прижат к заревому стеклу!» – Полно, тени! Вы тщетно насмешливы! Иль для ваших я стрел уязвим? Вами властвовать знаю! Не те ж ли вы, Что склонялись пред счастьем моим? Вновь ложитесь в покорной предельности, — Тайте робко в улыбке дневной, Вторьте крику свободной безвольности: «Почему ты теперь не со мной!»

345

Женственность (нем.)

26–27 июля 1920

* * *

Гордись! я свой корабль в Египет, Как он, вслед за тобой провлек; Фиал стыда был молча выпит, Под гордой маской скрыт упрек. Но здесь мне плечи давит тога! Нет! я – не тот, и ты – не та! Сквозь огнь и гром их шла дорога, Их жизнь сном страсти обвита. Он был как бог входящий принят; Она, предав любовь и власть, Могла сказать, что бой он кинет, — Гибель за гибель, страсть за страсть. А мы? Пришел я с детской верой, Что будет чудо, – чуда нет. Нас мягко вяжет отсвет серый, Наш путь не жарким днем согрет. Те пропылали! Как завидны Их раны: твердый взмах клинка, Кровь с пирамиды, две ехидны, Все, все, что жжет нас сквозь века! А нас лишь в снах тревожит рана, Мы мудро сроков тайны ждем. Что ж даст нам суд Октавиана, Будь даже мы тогда вдвоем! Прощай! Я в чудо верил слепо… Вот славлю смерть мечты моей. И пусть в свой день с другим у склепа Ты взнежишь яд священных змей!

6 августа 1920

Уныние

Уныние! твой берег скал безлесных Глухим прибоем пленных пен омыт; Зловеще

рыжи срывы стен отвесных, Сер низкий купол, в жутких тучах скрыт. К уклону круч, где смутно вход обещан, Свой снизив парус, легкий челн причаль. Свистящим ветрам петь из влажных трещин, По камням мчать, как смерч крутя, печаль. Безлюдье; чаек нет; не взбрызнут рыбы; Лишь с вихрем раковин чуть слышный вздох.. Прянь на утес, стань на нагие глыбы, Ползи, сметая пыль, мни мертвый мох. В очах темно, дрожь в груди, руки стынут, Кровь под ногтями; скользок узкий путь… Жди, там, с высот, где кряжа гребень минут, На новый склон, в провал огня, взглянуть! Верь, только верь, – есть пламенные долы! Жди, вечно жди, – там в пальмах реет зной. Всходи, всползай, ломай гранит тяжелый, Славь сад надежд, вися над крутизной!

24 августа 1920

Паломничество в века

Как с камней пыль, мгновеньем свиты Огни «Лито», темь «Домино». Крута ступень в храм Афродиты, Лицо, в знак страха, склонено! Дианы светоч, тих и ярок, Кидает дождь прозрачных пен К снам колоннад, к раздумьям арок, На гордый мрамор строгих стен. Над зыбью крыш встал Капитолий; Он венчан златом, недвижим; По Тибру с ветром негу соли Вдыхает с моря вечный Рим. Мы тайны ждем, воздев ладони, Обряд молитв без слов творя. Тебе, рожденный в светлом лоне, Наш скромный дар, цвет сентября. Киприда, ты, чья власть нетленна, Нас, падших ниц, благослови! Не мы ль пришли сквозь мрак вселенной, Века пробив тропой любви? Не числь, благая, в грозной славе, Людских обид! Взгляни: как встарь, Здесь вольный Скиф и дочь Аравии Чтут, в сладкой дрожи, твой алтарь. Дней миллион, разгром империй, Взнесенный дерзко к небу крест, — Исчезло все! Нам к прежней вере Путь указал блеск вещих звезд. Слух напряжен. Смех благосклонный — Богини отзыв нас достиг… Спит Рим, Селеной окропленный; Но третьей стражи слышен крик. Пора! Всплывает пар тумана? Тибр тмится, форум мглой повит. Стрельчатый вход к мечтам Тристана, Струя багряный свет, открыт. Там строй колонн взвел Сансовино, Здесь дом, где Гретхен длила сон… Блестя, взнесла нож гильотина… Встал в свет окна Наполеон… Спешим! веков и миг не метит; Пусть чары крепки, ночь везде, — Уже со стен, угль жуткий, светит Вязь четких букв: Эс-эр-ка-де.

28 августа 1920

* * *

Не лги, мечта! былого жгуче жаль, Тех светлых ласк, тех нежных откровений, Когда, дрожа в рассветной мгле мгновений, Была любовь прекрасна, как печаль. По нас влечет дыханьем дымным даль, Пьяня огнем неверных дерзновений. В наш бред воспоминаний и забвений Вонзает время режущую сталь. В какой стране очнемся мы, кто скажет? Гудящий ток разлившейся реки Меж прошлым сном и настоящим ляжет. И эти дни томленья и тоски Растают тенью заревых обманов, Как там, за лесом, завеса туманов.

4 декабря 1920

Дворец Центромашин

Из тьмы, из бездн иных столетий, Встает, как некий исполин, Величествен в недвижном свете, Центродворец мотомашин. Сталь ребер он согнул высоко, До облаков внес два плеча; Циклопа огненное око Слепит неистовством луча. Хребет залег, горе подобный, Стеклянной чешуей повит; Но днем и ночью жар утробный Сквозь тело тусклое разит. Растя до звезд, он в глуби вдвинут, В земные недра тяжко врос, И горны легких не остынут, Дыша в просторы гулом гроз. Кипит расплавленное чрево, Дрожит натруженная грудь, Крутясь, из алчущего зева Исходит в дымном клубе муть. Огромной грудой угля сытый, Дракон бескрылый, не устань! Над распрями стихий– гуди ты Призыв на вековую брань! Вращайтесь, мощные колеса, Свистите, длинные ремни, Горите свыше, впрямь и косо, Над взмахами валов огни! Пуды бросая, как пригоршни, В своем разлете роковом, Спешите, яростные поршни, Бороться с мертвым естеством! А вы, живые циферблаты, Надменно-медленным перстом, Безумьем точности объяты, Взноситесь молча над числом! Здесь – сердце города, здесь – в жилы Столицы льются, вновь и вновь, Незримо зиждущие силы, Ее божественная кровь; Чтоб город жил в огнях оконных, В пыланьи лун на площадях; Чтоб гром трамваев неуклонных Не молк на спутанных путях; Чтоб в кино быстрые картины Сменялись в мерной череде; Чтоб дружно лязгали машины, Пот нефтяной струя в труде! Реви, зверь мощный, множь удары, Шли токи воль, не ослабей, Чтоб город, созидатель старый, Дышал свободно грудью всей, Чтоб он, тебе придав заботы, Тобой храним на всем пути, За грань, сквозь толщу тайн, в высоты, Мог мысль победную взнести!

17 декабря 1920

* * *

Когда над городом сквозь пыль поют Глухие сны лимонного заката, И торсы дряблые сквозь тень снуют, — В зачахлом сквере жалкая заплата. Вновь ненавистны мне и дом и труд, Мечта опять знакомой злобой сжата; Над дряхлым миром я вершу свой суд, И боль моя – за ряд веков расплата.

1920