Сочинения
Шрифт:
Он дотянулся до кожуха и спрыгнул на палубу.
Страшную картину являло собою разбитое судно и внутри.
Дюранда хранила следы ужасающего насилия. То было самоуправство бури, леденящее душу. Гроза на море ведет себя, как шайка пиратов. Кораблекрушение похоже на злодеяние. Туча, молния, дождь, ветры, волны, рифы – банда сообщников, внушающих ужас.
На искалеченной палубе, казалось, слышался яростный топот морских духов. На всем лежал отпечаток дикого разгула.
Причудливо изогнутые железные части говорили о бешеных налетах ветра. Междупалубное пространство смахивало на палату сумасшедшего, где все перебито.
И зверь так не терзает добычу, как море. Вода выпускает когти.
Они рвут на куски и дробят. Удар океана подобен удару львиной лапы.
Особенностью разгрома Дюранды были обстоятельность и кропотливость, с которыми он производился. То была ужасная работа живодера. Многое, казалось, было сделано нарочно. Так и хотелось сказать: какая жестокость! Обшивку судна сняли умело, доска за доской; циклон – мастер на такие дела. Кромсать и строгать – вот прихоть этого чудовища, этого разрушителя. У него повадки палача. Он словно предает пытке то, что губит. Можно подумать, что он вымещает злобу; он измывается, как дикарь. Уничтожая, он терзает. Он истязает тонущее судно, мстит, забавляется: в этом проявляется его мелочность.
Циклоны – редкое явление в наших широтах, и чем они неожиданнее, тем опаснее. Скала, попавшаяся им на пути, может винтом завертеть ураган. Не лишено вероятности, что шквал, взвившись спиралью над Дуврами и внезапно ударившись об утес, превратился в смерч; этим и объясняется, что пароход был заброшен так высоко на скалы. Корабль для циклона – что камень для пращи.
Дюранда напоминала человека, разрубленного надвое; из раны, зиявшей в ее чреве, подобно внутренностям вывалились перепутанные обломки. Снасти, колеблемые ветром, подергивались; вздрагивая, покачивались цепи; обнаженные мышцы и нервы корабля бессильно повисли. То, что не было сломлено, было расчленено; куски обшивки подводной части с торчащими гвоздями напоминали скребницы; все разваливалось; ганшпуг стал просто куском железа, лот – куском свинца, юферс – куском дерева, гардель – клочком пакли, бухта троса – спутанным мотком, ликтрос – ниткой-наметкой: повсюду унылая бесцельность разрушения; все было сорвано, сдвинуто, расколото, изгрызено, покороблено, пробито, уничтожено; в этой страшной груде обломков утратилась взаимная связь; куда ни посмотришь – всюду дыры, распад, разрывы, во всем неопределенность, неустойчивость, присущие любому беспорядку, будь то столкновение людей, называемое битвой, будь то столкновение стихий, называемое хаосом. Все рушилось, все оползало: доски, филенки, куски железа, тросы, балки потоком устремились к огромной пробоине в килевой части и, сгрудившись, у самого ее края, при малейшем толчке могли низвергнуться в море. От прочного корпуса судна-победителя осталась только корма, повисшая между обоими Дуврами и готовая рухнуть; она была пробита во многих местах, и через широкие отверстия виднелась темная утроба корабля.
Снизу волны оплевывали эти жалкие останки.
III. Цела, но в опасности
Жильят не думал, что найдет только половину судна.
В описании шкипера «Шильтиля», хотя и точном, не было и намека на то, что пароход переломился надвое. Вероятно, в ту минуту, когда это происходило под непроницаемой толщею пены, и раздался тот «дьявольский треск», который послышался шкиперу «Шильтиля». Его, несомненно, тогда уже далеко отнесло – от Дюранды последним порывом шквала, и то, что он издали принял за огромный вал, было смерчем.
Позднее, приблизившись для осмотра разбитого судна, он увидел лишь его кормовую часть, а место перелома, то место, где нос отделился от кормы, было скрыто в ущелье меж рифов.
В остальном все совпадало с рассказом шкипера «Шильтиля». Корпус
Такие случаи нередки и при крушениях и при пожарах.
Логика бедствий непостижима.
Сломанные мачты упали, но труба даже не погнулась; большая чугунная плита, служившая опорой для машины, уберегла ее от толчков и повреждений. Дощатая обшивка кожухов разъехалась, как планки жалюзи, но в просветах можно было различить оба неповрежденных колеса. Не хватало лишь нескольких лопастей.
Кроме машины, устоял и большой кормовой шпиль. На нем сохранилась цепь, он прочно сидел в своей дубовой раме и мог еще послужить, лишь бы палуба не раскололась при натяжении кабаляра. Палубный настил прогибался почти повсюду. Он совсем расшатался.
Зато обломок корпуса, застрявший меж Дуврамж, сидел прочно и, как мы упоминали, на вид был крепок.
Машина уцелела словно издевки ради, и это придавало катастрофе иронический оттенок. В мрачном своем лукавстве неведомое порою разражается язвительными насмешками. Машина была спасена и все же погибла. Океан сберег ее, чтобы на досуге разрушить. Игра кошки с мышью.
Ей суждена была долгая агония и постепенный распад. Ей суждено было стать игрушкой диких забав волны. Ей суждено было день ото дня уменьшаться и, наконец, как бы растаять.
Что предпринять? Может ли эта тяжелая глыба из частей машины и из колес, массивная и в то же время хрупкая, собственной тяжестью приговоренная к неподвижности, оставленная в этой пустыне на волю разрушительных сил, отданная рифом на расправу ветру и волнам, избежать медленного уничтожения среди неумолимых стихий? Даже мысль об этом была безумием.
Дюранда стала пленницей Дуврских скал, Как извлечь ее оттуда?
Как освободить?
Трудно устроить побег человеку, но какова задача – устроить побег машине!
IV. Первое знакомство с окрестностями
Жильят попал в круговорот спешных дел. Но самым неотложным было найти стоянку для ботика и кров для себя.
Дюранда осела больше на левый борт, чем на правый, поэтому ее правый колесный кожух поднимался выше левого.
Жильят взобрался на правый кожух. Оттуда он увидел подводные скалы, и, хотя их гряда то и дело сворачивала, убегая ломаной линией, Жильяту открывалась вся картина – весь Дуврский риф.
С его изучения он и начал.
Дувры, как уже было упомянуто, двумя башнями возвышались у входа в узкий пролив, тянувшийся между отвесными фасадами небольших гранитных утесов. В первозданных геологических формациях морского дна часто встречаются эти удивительные, будто вырубленные топором коридоры.
Извилистое ущелье не просыхало даже в часы отливов.
Его всегда пересекал бурлящий поток. Резкие повороты потока, в зависимости от направления ветра, бывали благоприятны или неблагоприятны: то они словно приводили в замешательство прибой, вынуждая его затихнуть, то доводили до ожесточения.
Последнее случалось чаще: препятствия раздражают море, и оно свирепеет; волны, неистовствуя, исходят пеной.
Ураган в Дуврской теснине тоже сдавлен и тоже полон злобы. У бури болезненный спазм мочеиспускания. Мощное ее дыхание остается мощным, вдобавок оно становится пронзительным. Оно и колет и сокрушает. Это и палица и копье.
Представьте себе вихрь-сквозняк.
Обе цепи скал, образуя нечто вроде морской улицы, спускались уступами от Дуврских утесов и, постепенно снижаясь, уходили на некотором расстоянии под воду. Были там еще одни ворота, но пониже и поуже Дуврских – восточный вход в ущелье. Очевидно, оба скалистых кряжа тянулись подводной улицей до утеса «Человек», который возвышался, точно квадратная цитадель, на противоположном конце рифа.