Сочинения
Шрифт:
Поэтому больше нет возможности свести это "Где-то там" к воображаемой форме ностальгии, потерянного или будущего рая; то, что мы находим, - это рай детской любви, где, Бодлер де Дье, что-то происходит, я могу сказать вам.
Более того, если у нас еще оставались какие-то сомнения, Фрейд назвал местонахождение бессознательного термином, который поразил его в Фехнере (который, кстати, экспериментатор, а вовсе не реалист, предполагают наши литературные справочники), а именноein anderer Schauplatz, другая сцена; он использует его около двадцати раз в своих ранних работах.
Облившись холодной водой и, будем надеяться, освежив сознание, перейдем к научной формулировке отношения
2. Чтобы "закрепить наши идеи" и страждущие души, я применю указанное отношение к схеме L, уже произведенной и здесь упрощенной:
Эта схема означает, что состояние субъекта S (невроз или психоз) зависит от того, что разворачивается в Другом О. То, что там разворачивается, артикулируется как дискурс (бессознательное - это дискурс Другого), синтаксис которого Фрейд впервые попытался определить для тех кусочков, которые приходят к нам в определенные привилегированные моменты, в снах, при проскальзывании языка или пера, при вспышках остроумия.
Почему субъект должен быть заинтересован в этом дискурсе, если он не участвует в нем? Он действительно участвует, поскольку растянут по четырем углам схемы: S - его невыразимое, глупое существование, O - его объекты, O?
– его эго, то есть то, что отражается от его формы в его объектах, и O - локус, из которого ему может быть представлен вопрос о его существовании.
Ибо истиной опыта для анализа является то, что субъект сталкивается с вопросом своего существования, не в терминах тревоги, которую он вызывает на уровне эго и которая является лишь одним из элементов в серии, а как артикулированный вопрос: "Что я есть?", касающийся его пола и его случайности в бытии, а именно, что, с одной стороны, он мужчина или женщина, а с другой - что он может и не быть, причем эти два понятия сопрягают свою тайну и связывают ее в символах деторождения и смерти. То, что вопрос о его существовании омывает субъекта, поддерживает его, вторгается в него, даже разрывает его на части, проявляется в напряжении, провалах, фантазиях, с которыми сталкивается аналитик; и, следует добавить, с помощью элементов конкретного дискурса, в котором этот вопрос артикулируется в Другом. Именно потому, что эти феномены упорядочены в фигурах этого дискурса, они обладают фиксированностью симптомов, читаемы и могут быть разрешены при расшифровке.
3. Поэтому необходимо настаивать на том, что этот вопрос не представлен в бессознательном как невыразимый, что этот вопрос является вопрошанием (une mise en question), то есть что до всякого анализа он артикулируется в нем в виде дискретных элементов. Это очень важно, поскольку эти элементы - те, которые лингвистический анализ заставляет нас выделять в качестве сигнификаторов, и здесь они предстают в чистом виде в самой маловероятной, но наиболее вероятной точке:
– Наиболее маловероятно, поскольку их цепочка оказывается выжившей в изменчивости по отношению к субъекту, столь же радикальной, как и неразгаданные иероглифы в одиночестве пустыни;
– наиболее вероятным, поскольку только там их функция побуждения означающего к означаемому путем навязывания ему своей структуры может проявиться вполне однозначно.
Ибо, конечно, борозды, открываемые означающим в реальном мире, будут стремиться расширить пробелы, которые реальный мир qua existent (etant) предлагает означающему, настолько, что в нашем понимании вполне может сохраниться двусмысленность в вопросе о том, не следует ли означающее здесь закону означаемого.
Но это не так на
4. В опыте бессознательного Другого, к которому нас ведет Фрейд, крайне важно осознать, что вопрос не находит своих очертаний в протоморфных пролиферациях образа, в вегетативных интумесценциях, в анимических ореолах, излучающихся из пульсации жизни.
В этом заключается вся разница между ориентацией Фрейда и юнгианской школой, которая придерживается подобных форм: Wandlungender libido. Эти формы можно отнести к первому уровню мантики, поскольку они могут быть произведены соответствующими техниками (способствующими созданию воображения: грезы, рисунки и т. д.) в месте, поддающемся отображению: на нашей схеме мы видим его растянутым между o и o?, то есть в пелене нарциссического миража, идеально подходящего для поддержания своими эффектами соблазнения и захвата всего, что в нем отражается.
Если Фрейд и отвергал эту мантику, то только в том месте, где он пренебрегал направляющей функцией означающей артикуляции, которая действует по своему внутреннему закону и из материала, подвергнутого нищете, которая для нее существенна.
Аналогично, именно в той степени, в какой этот стиль артикуляции сохранился, благодаря фрейдовскому слову (verbe), пусть и расчлененному, в сообществе, претендующем на то, чтобы представлять ортодоксальность, между двумя школами сохраняется столь глубокое различие, вплоть до того, что ни одна из них не в состоянии сформулировать его причину. В результате уровень их практики вскоре окажется сведенным к расстоянию между способами сновидения Альп и Атлантики.
Если воспользоваться формулой Шарко, которая так восхитила Фрейда, "это не мешает [Другому] существовать" на его месте O.
Ведь если его отнять, человек не сможет больше оставаться даже в положении Нарцисса. Как по мановению руки, анима возвращается к анимусу, а анимус - к животному, которое между S и o поддерживает со своим Umwelt "внешние отношения", заметно более тесные, чем наши, причем нельзя сказать, что его связь с Другим ничтожна, а только то, что она проявляется иначе, чем в спорадических набросках невроза.
5. L вопрошания субъекта в его существовании имеет комбинаторную структуру, которую не следует путать с ее пространственным аспектом. Как таковой, это сам означающий, который должен быть артикулирован в Другом, особенно в его позиции четвертого термина в топологии.
В качестве поддержки этой структуры мы находим в ней три сигнификатора, в которых Другой может быть идентифицирован в Эдиповом комплексе. Их достаточно, чтобы символизировать значения полового воспроизводства под знаками отношения, "любви" и "деторождения".
Четвертый термин дает субъект в его реальности, закрытый как таковой в системе и вступающий в игру сигнификаторов только в режиме смерти, но становящийся истинным субъектом в той мере, в какой эта игра сигнификаторов заставит его означать
Эта игра означающих не является, в сущности, инертной, поскольку в каждой конкретной части она оживляется всей историей происхождения реальных других, которую обозначение означающих Других включает в современность субъекта. Более того, в той мере, в какой она устанавливается qua rule над каждой частью, эта игра уже структурирует в субъекте три инстанции: эго (идеал), реальность, суперэго, определение которых должно было стать задачей второй фрейдовской топографии.