Сочинения

де Бальзак Оноре

– И служить своей стране, – заметил Пуаре.

– Сегодня вы говорите вполне здраво, – ответил начальник полиции. – Да, разумеется, мы служим своей стране. А люди весьма несправедливы к нам. Мы оказываем обществу большие, но скрытые услуги. Поэтому человеку мыслящему надлежит стать выше предрассудков, а христианину должно примириться с несчастными последствиями, возможными и в благом деле, когда оно осуществляется не общепринятым порядком. Поймите, Париж есть Париж! В этом объяснение моей жизни. Завтра я со своими людьми буду наготове в Королевском саду. Имею честь кланяться, сударыня. Пошлите Кристофа на улицу Бюффона к господину Гондюро, в тот дом, где вы меня видели. Ваш покорный слуга, сударь. Если когда-нибудь вас обворуют,

прибегните ко мне, и вам вернут украденное: я к вашим услугам.

– И вот находятся болваны, которые выходят из себя от одного слова «полиция», – говорил Пуаре мадмуазель Мишоно. – Этот господин очень любезен, а то, чего он требует от вас, – проще простого.

Следующему дню предстояло войти в список чрезвычайных дат истории «Дома Воке». До этого наиболее выдающимся происшествием в тихой жизни пансиона было появление мелькнувшей, как метеор, графини де л'Амбермениль. Но все должно было померкнуть перед событиями этого великого дня, к которому впоследствии сводились все разговоры г-жи Воке. Прежде всего Эжен и Горио проспали до одиннадцати часов. Сама вдова вернулась из театра Гетэ в полночь и пролежала в постели до половины одиннадцатого. Продолжительный сон Кристофа, который допил бутылку, полученную от Вотрена, повел к тому, что весь обычный распорядок дня в пансионе был нарушен. Пуаре и мадмуазель Мишоно не имели ничего против того, что завтрак задержался. Викторина и г-жа Кутюр спали до позднего утра. Вотрен ушел из дому раньше восьми часов и вернулся только к завтраку. Поэтому никто не возмущался, хотя было уже четверть двенадцатого, когда Сильвия с Кристофом отправились стучать во все двери, объявляя, что завтрак подан. В отсутствие слуги и Сильвии мадмуазель Мишоно сошла вниз первой и подлила снадобье в принадлежавший Вотрену серебряный стаканчик со сливками для его кофе, которые подогревались в горячей воде вместе со сливками для остальных жильцов. Старая дева рассчитывала на эту особенность в порядках пансиона, чтобы сделать свое дело. Семь пансионеров собрались не сразу. Когда Эжен, потягиваясь, спускался с лестницы последним, посыльный передал ему письмо от г-жи де Нусинген. Она ему писала:

«По отношению к вам, дорогой друг, во мне нет ни ложного самолюбия, ни гнева. Я ждала вас до двух часов ночи. Ждать любимого человека! Кто изведал эту пытку, тот не подвергнет ей никого. Видно, что любите вы в первый раз. Что случилось? Я в тревоге. Если бы я не боялась выдать тайну своего сердца, я бы отправилась узнать, что приключилось с вами: хорошее или дурное? Но если бы я ушла или уехала из дому в такой час, разве я не погубила бы себя? Я почувствовала, какое несчастье быть женщиной. Успокойте меня, объясните, почему вы не пришли после того, что рассказал вам мой отец. Я посержусь, но прощу. Может быть, вы заболели? Зачем вы живете так далеко! Ради бога, одно только слово! До скорого свидания, не правда ли? Если вы заняты, мне довольно одного слова. Напишите: «еду» или «болен». Но если бы вам нездоровилось, мой отец пришел бы сказать мне. Что же случилось?..»

– Да, что же случилось? – воскликнул Эжен и, комкая недочитанное письмо, кинулся в столовую. – Который час?

– Половина двенадцатого, – ответил Вотрен, накладывая сахар себе в кофе.

Беглый каторжник взглянул на Эжена холодным завораживающим взглядом: такой взгляд бывает только у людей исключительно магнетической силы и, как говорят, способен усмирять буйных в сумасшедшем доме. Эжен содрогнулся всем существом. С улицы послышался стук кареты, и в комнату стремительно вошел испуганный лакей, в котором г-жа Кутюр по ливрее сейчас же узнала лакея г-на Тайфера.

– Мадмуазель! – воскликнул он. – Ваш батюшка просит вас к себе. У нас большое несчастье. Господин Фредерик дрался на дуэли; он получил удар

шпагой в лоб, и врачи отчаялись его спасти; вы едва успеете проститься с ним, он уже без памяти.

– Бедный молодой человек! – громко произнес Вотрен. – Как это можно заводить ссоры, имея тридцать тысяч годового дохода? Положительно, молодежь не умеет вести себя.

– Милостивый государь! – окликнул его Эжен.

– В чем дело, взрослый ребенок? Разве дуэли происходят в Париже не каждый день? – спросил Вотрен, невозмутимо допивая кофе, в то время как Мишоно, не отрывая глаз, глядела на него с таким вниманием, что ошеломившее всех событие прошло мимо нее.

– Викторина, я поеду с вами, – сказала г-жа Кутюр.

И обе они помчались в дом Тайфера, даже не надев шляп и шалей.

Перед уходом Викторина со слезами на глазах посмотрела на Эжена таким взглядом, который словно говорил: «Не думала я, что за наше счастье я заплачу слезами!»

– Уж не пророк ли вы, господин Вотрен? – спросила вдова Воке.

– Я – кто угодно, – ответил Жак Коллен.

– Как это странно! – продолжала г-жа Воке, нанизывая одну за другой ничего не значащие фразы по поводу этого события. – Смерть хватает нас не спрашивая. Часто молодежь умирает раньше стариков. Наше счастье, что мы, женщины, не деремся на дуэли; зато у нас есть свои недуги, от которых избавлены мужчины. Мы родим детей, и материнские муки бывают продолжительны! И повезло же Викторине! Отец вынужден будет ее признать.

– Да-а! – произнес Вотрен, глядя на Эжена. – Вчера у ней не было ни гроша, а сегодня несколько миллионов.

– Послушайте, господин Эжен, – воскликнула г-жа Воке, – а вы не прогадали!

При этих словах папаша Горио взглянул на студента и увидал в его руке смятое письмо.

– Вы не дочли его! Что это значит? Неужели вы такой же, как другие? – спросил он Растиньяка.

– Госпожа Воке, я никогда не женюсь на мадмуазель Викторине, – сказал Эжен с чувством такой гадливости и ужаса, что привел всех в недоумение.

Папаша Горио схватил руку студента и пожал ее. Ему хотелось ее поцеловать.

– Ого! У итальянцев есть хорошее выражение: col tempo, [72] – сказал Вотрен.

– Я жду ответа, – напомнил посыльный от г-жи де Нусинген.

– Скажите, что я буду.

Посыльный ушел. Эжен пришел в сильное возбуждение и забыл об осторожности.

– Как быть? – спрашивал он, громко разговаривая с самим собой. Никаких доказательств!

Вотрен усмехнулся. В этот момент питье, рассасываясь в желудке, стало действовать. Но каторжник оказался настолько крепок, что встал и, глядя на Растиньяка, глухим голосом проговорил:

72

Со временем (итал.).

– Молодой человек, хорошее приходит, пока мы спим.

И упал замертво.

– Значит, есть суд божий! – воскликнул Эжен.

– Что такое с нашим бедненьким господином Вотреном?

– Удар! – воскликнула мадмуазель Мишоно.

– Сильвия, милочка, сходи за врачом, – распорядилась вдова. – А вы, господин Растиньяк, бегите к Бьяншону: Сильвия может не застать нашего врача, господина Гренпреля.

Растиньяк обрадовался предлогу уйти из этого ужасного вертепа и бросился бегом.

– Эй, Кристоф, рысью к аптекарю, попроси чего-нибудь от удара.

Кристоф вышел.

– Папаша Горио, да помогите же нам перенести его к нему наверх.

Вотрена подхватили, кое-как втащили по лестнице и положили на кровать.

– Вам от меня толку никакого, я пойду повидать дочек, – сказал Горио.

– Старый эгоист! – воскликнула г-жа Воке. – Ступай! Чтоб ты сдох, как собака!

– Пойдите посмотрите, не найдется ли у вас эфира, – попросила г-жу Воке мадмуазель Мишоно, сняв с Вотрена верхнее платье при помощи Пуаре.