Сочини что-нибудь
Шрифт:
Мона морщится.
– Я надевал резиновые перчатки, – говорит Итан, дабы оправдать свои научные метод и подход. В школе из медпункта он крал ватные тампоны, чашки Петри – из кабинета химии. Культивировал образцы прямо на столе у себя в комнате.
Мона смотрит на стол, заваленный книгами и тетрадями. Никаких чашек Петри. Она спрашивает:
– Ты занимался сексом с проститутками?
Итан морщится.
– Нет, – говорит он. – Только мазок у них брал.
Судя по лицу, Мона представляет себе не то, что нужно. Итан поясняет:
– У каждого объекта
Мона, похоже, готовится собирать вещи.
Итан тянет время, хочет ее успокоить.
– Ты не так поняла.
Он уверяет:
– Если тебе делали прививку, то бояться нечего.
Мона слезает с кровати и тянется к телефону. Итан опережает ее: подхватив сотовый, держит его на вытянутой руке и повторяет:
– Вспомни, как, наверное, глупо выглядел первый человек с татуировкой.
Мона смотрит ему в глаза.
Итан хочет убедить ее: он не спятил, но и не скромник. Просто кое-что лучше держать под спудом. Хочет подготовить Мону к тому, что она увидит, когда он снимет наконец-то штаны. Он художник, пионер, разрушитель устоев. Готовит Мону к тому, чтобы она не закричала.
Встав над ней, напоминает:
– Вспомни пещерную женщину, которая первой вставила кость себе в нос. – Он тянется к ремню, возится с пряжкой. Бросает телефон за плечо. Расстегивает ремень.
Нельзя, чтобы Мона кричала, как кричала Эмбер Рейнолдс; нельзя, чтобы она бросилась звонить в службу спасения, как звонила Вэнди Финерман.
Итан – недостающее звено, которое не желает пропасть. Он говорит:
– Я связываю человека с тем, что придет после него.
Возбуждения как не бывало, но Мона – не трусиха. Ее одолевает любопытство. Она снова садится на кровать, подобрав под себя ноги. Убирает с лица волосы; соски у нее стали плоскими, не торчат. Итан расстегивает верхнюю пуговицу на джинсах.
Он говорит:
– Я не первый ученый, кто сам на себе опыты ставит.
Расстегивая «молнию», он видит, как меняется в лице Мона. Он затянул, слишком долго подводил ее к главному, и вот во взгляде ее не осталось и следа от научного хладнокровия. Глаза округляются, челюсть отвисает. Мона судорожно пытается втянуть в себя воздух.
– Мой метод заключался в том, – объясняет Итан, – чтобы сделать небольшие проколы, и в каждый внедрить по различной инфекции. – Говорить он пытается спокойно, не обращая внимания на реакцию Моны. – Грегор Мендель экспериментировал с горохом. Я – собственный подопытный сад.
Так, наверное, чувствовал себя и пещерный человек с первой татуировкой. Или принц Альберт, когда спустил штаны в школьной раздевалке: все на него пялились и думали: он – чокнутый! – даже не подозревая, что вскоре его фишка станет модой. Нет, тупорылые футболисты взирали на его член, точно как сейчас взирает на Итана побледневшая Мона.
Как бы тщательно он ее ни готовил, Мона молча пялится на его член. Лицо застыло, словно в беззвучном смехе, а Итан все еще пытается рассказывать про свой научный метод. Как и в случае с жемчугом,
Первые результаты проявились в виде небольших пупырышек на коже, в некотором смысле, даже прикольных. Под лупой можно было разглядеть небольшие узелочки вдоль всего члена. Когда они стали расти, Итан понял, отчего их называют бордельной капустой. Ряды луковок покрыли всю площадь достоинства, и он понял, почему их называют вареной кукурузой в початке.
Мона сидит перед ним на коленях и поглядывает то на окно, то на дверцу шкафа. Итан, стоя над ней, разведя ноги, говорит:
– Признай, что с научной точки зрения, они просто восхитительны.
Одни красные, другие розовые, ярко-розовые капли плоти. Остальные – темнее; сиреневые наросты на сиреневых наростах. Есть несколько бледно-белых, вытянутых кверху.
Микробиология утверждает, что вирус ни жив ни мертв. По крайней мере, технически. Наука вообще не понимает, что такое вирус; для нее это просто частица нуклеиновой кислоты в белковой оболочке.
Итану теперь, сразу видно, приходится писать сидя.
Собственно, Мона уже сама обмочилась.
Отец часто повторял, что Итан не в меру умен, но в этот-то раз папаша ошибся. Когда Итан доведет процесс до совершенства, он его запатентует, заявит права на него, или что там еще делают, и озолотит семью. Итан изобрел безопасный и эффективный метод наращивания и модификации мужского хозяйства. К его порогу очередь на весь мир выстроится!
Беда в том, что сад продолжает цвести. Заросли становятся пышней и пышней. Это уже никакая не вареная кукуруза, это целое кукурузное поле. Не сад, а целый лес почек и шишек. Гроздья бородавок, темно-фиолетовых, почти черных. Вот уже до колен лианами свисают плотные кожаные стебли, побеги, отростки.
Между ног у Итана висячие сады: густые, они щетинятся узелками, что набухают на плоти других, более крупных пеньков, свисающих с бесформенных холмиков натянутой кожи. Они образуют скопления сталактитов, что болтаются увесистой ширмой. Из-за бахромы обезумевших гипертрофированных клеток не спеша выступают тягучие капли семенной жидкости. Бесцветные, как нить паука, они колеблются, точно маятник, от малейшего движения, вздоха и сердцебиения.
Неким образом они, эти джунгли из висячей плоти, чувствуют Мону. Ловят запах ее грудей, ощущают жар голой кожи. Точно как они ощущали Эмбер и Вэнди. Они все растут, оттягивая на себя кровь, которой положено питать мозговую кору. Захватывают нервную систему. Растут, выбрасывая вовне все новые и новые побеги, щупальца, пока наконец сам Итан, его прочее тело не уменьшается и не сморщивается. Паразит ширится, из бородавок выстреливают шишки и набухают кровью и лимфой, пока от Итана не остается комок, скукоженная пипка где-то посреди красных пятен и бородавок на спине чудовища.