Сочинить детективчик

Левашов Виктор Владимирович

— На сколько бы вас хватило?

— На сколько нужно. Хоть до утра.

В холле ресторана при гостинице „Рэдиссон-Славянская“ он помог ей раздеться, принял китайский пуховик, как шубку из голубого песца. С усмешкой заметил:

— Вообще-то в джинсах сюда не ходят. Теперь будут. Решат, что это последний крик моды. Как говорит моя дочь, — фишка, фенечка.

Метрдотель почтительно проводил их к столику на двоих, на котором уже стояло серебряное ведерко с шампанским во льду, вышколенный официант во фраке бесшумно откупорил бутылку, наполнил высокие хрустальные бокалы.

— За что будем пить? — спросила Ирина.

— Не

спешите. Я хочу сделать вам предложение.

— Интересно. Вы хотите предложить мне работу?

— Нет. Выходите за меня замуж.

Она изумилась:

— Но мы даже не знакомы!

— Алексей, — представился он. — Алексей Рогов.

— Ирина.

— Вот мы и познакомились. Итак?

— Вы в самом деле этого хотите?

— В самом деле. Вас смущает разница в возрасте? В этом есть свои плюсы. Вы не видели меня молодым. Немного потеряли, не на что было смотреть. Я не увижу вас старой.

Впервые с момента их встречи десять часов назад Ирина внимательно на него посмотрела. Сильный, уверенный в себе мужчина? Какое там! Мальчишка со щенячьей тоской в глазах. Будто знает, что сейчас услышит „нет“, и уже смирился с тем, что это золотоволосое чудо с васильковым сиянием глаз исчезнет из его жизни так же внезапно, как и возникло.

— Знаете, Алексей, а я ведь могу сказать „да“. Не перебивайте, дослушайте. Через два месяца я получу диплом. Работы по специальности для меня в Москве нет. Из общежития выселят, жить негде. Пойду на стройку, лимитчицей. Пойду в домработницы, в няньки. Куда угодно пойду, но домой не вернусь. Теперь вы знаете все.

Сильной короткопалой рукой в черных волосках он сжал ее пальцы — осторожно, как драгоценность.

— Спасибо за откровенность. Значит, да?

— Да.

— Вот за это и выпьем!..

Через месяц они зарегистрировали брак и обвенчались в храме Воскресения Христова в Сокольниках…»

* * *

— А дальше? — нетерпеливо спросил Акимов. Он был в приподнятом настроении: Леонтьев принял переделанную главу с разговором Рогова и Ирины после обыска, даже не стал править, отложил на потом, когда работа будет закончена, и останется только шлифовка текста. — Пока все нормально. Рогов получается интересным. Девочка тоже. Северная стеснительность, которую она так и не смогла преодолеть, — хорошо. Как вы любите говорить — вижу. Что дальше?

— Да скучно дальше, — с досадой сказал Леонтьев. — Свадьба, семейная жизнь, бла-бла-бла. Нужно бы через все это перескочить, а как? Иван Петрович бессмертен.

— Какой Иван Петрович? — не понял Акимов.

— Есть такой штамп. Не в словах, а в подаче текста. «Иван Петрович встал, потянулся и подумал». Еще Толстой об этом говорил: пропускать нужно больше. Такие куски он и имел в виду. По сюжету вроде обязательно, а шаблон. Ну, вышла наша Ирина замуж на Рогова. Сначала — будто попала в сказку: квартира, загородный дом, деньги, фирменные тряпки. Потом начала привыкать. К хорошему быстро привыкаешь. И все это описывать? Кому это интересно?

— Давайте попробуем с другой стороны, — предложил Паша. — Почему Рогов развелся с первой женой?

— Не думал. Может, гуляла?

— А почему гуляла?

— Потому что блядь.

— А вот тут вы, Валерий Николаевич, ошибаетесь! Женщина просто так никогда не становится блядью. Она начинает изменять мужу, когда не получает того, на что имеет право.

— Любви?

— Оргазма!

— Рогов — здоровый, крепкий

мужик. Он что — импотент?

— Вовсе нет. Мужик может быть, как бык, а женщина останется неудовлетворенной. Я знал женщин, которые никогда не кончали. Даже не знали, что это такое.

— А с тобой узнавали?

— Да, представьте себе, узнавали. Я никогда не думаю о себе. Моя цель — довести женщину до оргазма. Для этого никаких особых умений не нужно. Всякие там камасутры — все это ерунда. Нужно знать, чего ты хочешь, этого достаточно. А большинство мужиков как? Сделал свое дело — и на бок. Рогов — из таких. Не потому, что он эгоист. Просто в юности ему не попалась опытная партнерша, которая объяснила бы ему, что к чему. И с Ириной у него то же самое. Вы же сами написали, что она так и не научилась получать от секса кайфа. Потому ее и потянуло к художнику Егорычеву. Он-то в этом деле толк знал!

— Что ж, Паша, тебе и карты в руки. Даю вводные. Рогов много работает, не всегда может ходить с женой на выставки и по театрам. Чаще не может, чем может. Ирина подружилась с его дочерью. Как ее — Надя?

— Катя.

— Катя. Ей восемнадцать, Ирине — двадцать три. Почти ровесницы. Вот вместе и ходят. Рогов спокоен, все довольны. В какой-то из дней Ирина вспоминает про Егорычева. Побывать в мастерских у художников — интересно же! Побывали раз, второй. Егорычев приглашает Ирину посмотреть его картинки. Художники никогда не говорят «полотна» или «холсты». Даже не «картины». «Картинки», и все. Она приходит. Одна. Почему одна? Придумай мотивировку.

— Что тут думать? Она уже знает, что будет. Женщины это всегда знают.

— Тогда вперед.

* * *

«Сворачивая под проливным дождем с Таганской площади на Большие Каменщики, Ирина уверяла себя, что ничего особенного не происходит. Да, она едет к молодому художнику посмотреть его картинки. Что тут такого? Катя не смогла — у нее на носу сессия. Она, правда, и не предлагала. А зачем предлагать, если заранее знаешь, что человек не сможет? Когда могла — ходили вместе. К двум художникам ходили, Константин водил. Обоим художникам было за тридцать. Оба коренастые, как пеньки, оба с бородами. Когда в их студиях, расположенных почему-то всегда в захламленных мансардах старых домов, появлялась Ирина, вся из себя блондинка, северная Лорелея, дитя фьордов, и молоденькая Катя, колючий галчонок, жгучая брюнетка, вся в отца, они тут же оставляли свои кисти и краски, будто только и ждали повода бросить работу, рассыпались в комплиментах, посылали Егорычева за вином. На запах застолья сходились другие художники, бородатые и безбородые, показ картинок перетекал в пьянку с ожесточенными спорами, которые продолжалась и тогда, когда гостьи убегали.

Их картин Ирина не понимала, не всегда понимала, о чем они спорят, но все было остро интересно, так не похоже на размеренную семейную жизнь, к которой она быстро привыкла. Оценок у них было только две: „гениально“ и „отстой“. К Егорычеву они относились не без некоторой снисходительности, как мэтры к подмастерью. Он с ними держался почтительно, но за глаза отзывался довольно пренебрежительно: вчерашний день, проехали. При этом у него был вид человека, который может предъявить что-то такое, что сразу обесценит работы мэтров, превратит их в полный отстой. Ирину это интриговало, но она не напрашивалась к нему в мастерскую, ждала, когда пригласит сам. И вот — пригласил.