Социально-психологические аспекты активности

Дубов Игорь

Вместе с тем, акцентирование активности как базовой характеристики темперамента, фактически приближающееся к отождествлению темперамента и активности, обусловило появление определенных семантических неточностей при использовании В. М. Русаловым некоторых терминов, являющихся ключевыми для его концепции. Так, например, В. М. Русалов писал о скорости и как о черте темперамента, и как о компоненте активности [Там же, с. 7]. Думается, что в понятийном аппарате, используемом в науке, так же, как и в организации средневекового европейского общества, должен действовать принцип «вассал моего вассала не мой вассал», в результате чего определение скорости, охарактеризованной как компонент активности, одновременно еще и как черты темперамента является не совсем корректным, если, конечно, автор полагает, что активность является стороной темперамента [129, с. 168], а не его синонимом.

Кроме того, за счет семантически недостаточно точного

использования терминов не всегда понятно, к чему или к кому относятся перечисленные выше черты активности – скорость, пластичность и эргичность. Скорость вполне может характеризовать деятельность (скорость решения задач, скорость теппинга и т. п.), но назвать скорость или даже темп (просто «темп») личностной чертой или чертой индивидуальности крайне затруднительно. Очевидно, что речь идет о постоянном внутреннем строе человека, о том, подгоняет ли он себя постоянно в процессе своей жизнедеятельности или движется по жизни не спеша. Однако данная черта индивидуальности требует других слов, нежели «скорость» или «темп», для своего обозначения. В то же время термин «эргичность», характеризуя индивида в целом, вряд ли может использоваться для характеристики его деятельности.

Указанные семантические погрешности были устранены в работах В. М. Бодунова, изучавшего вместе с Русаловым темп, напряженность, пластичность, вариативность и другие характеристики поведения. Он исходил из того, что все перечисленные выше формально-динамические характеристики поведения могут рассматриваться в обобщенном виде как формально-динамические характеристики индивидуальности. Безусловно, содержание опубликованных В. М. Бодуновым работ имело гораздо более широкое, чем употребляемая терминология, значение. Однако в рамках проводимого анализа представляется целесообразным отметить, что применение Бодуновым в качестве обобщенных характеристик индивидуальности словосочетаний «индивидуальный темп», «стремление к напряженной деятельности» и «тенденция к разнообразию действий», являющихся, по его мнению, тремя главными компонентами активности и базирующихся на скорости выполнения различных действий, напряженности и вариативности поведения, является тем ориентиром, которому можно следовать, изучая и другие характеристики поведения [17].

Одновременно большое внимание изучению активности уделялось в работах Э. А. Голубевой и Н. С. Лейтеса, продолжавших исследования, начатые Б. М. Тепловым и В. Д. Небылицыным. Высокая активность означала для Э. А. Голубевой быстрое формирование условных рефлексов, а значит быструю мыслительную деятельность, хорошую обучаемость, прекрасную ориентацию в происходящем и т. п. [78].

Однако, своего определения активности Э. А. Голубева не дала, солидаризовавшись с тем пониманием активности, которое использовал ее аспирант Б. Р. Кадыров. Б. Р. Кадыров посвятил свою диссертацию «изучению динамической стороны психической активности», называя вслед за Б. М. Тепловым весь комплекс проявлений феномена активности «формально-динамическими проявлениями психики». Безусловно, такое обозначение активности представляется вполне оправданным, поскольку оставляет за пределами понятия разнообразные спонтанные движения, например, невротические подергивания. Однако Б. Р. Кадыров предусматривал еще и наличие содержательной стороны феномена, подчеркивая при этом, что психофизиологические методы призваны исследовать лишь динамический аспект активности [54, с. 133].

Подобное понимание активности естественным образом вытекает из трактовки термина «активность» как «деятельности», ведущей исследователей, в первую очередь психофизиологов, к необходимости сначала обозначать наличие содержательной стороны активности, а потом старательно обходить эту сторону в своих исследованиях. В данном же случае это привело еще и к тому, что в работах Кадырова анализ умственной активности часто подменялся анализом эффективности умственной деятельности – параметра, связанного с активностью, во многом производного от нее, но производного далеко не полностью и уж, конечно, совершенно не идентичного ей. Это, в свою очередь, обусловило своеобразное объяснение полученных им результатов, которые при ином понимании термина могли бы быть проинтерпетированы совершенно иначе. В частности, это относится к выводу о положительной связи слабой нервной системы и умственной активности [78].

Указанный подход к активности разделял и Н. С. Лейтес. И хотя сами его исследования касалось прежде всего энергетических аспектов активности, дуализм в понимании активности, предполагавший наличие в данном понятии как динамических, так и содержательных аспектов, выражался в его работах особенно отчетливо. Н. С. Лейтес энергично выступал против биологизаторских тенденций, в частности против энергетического истолкования мотивации поведения. Ссылаясь на работу Р. Хайнда, он писал: «Одностороннее энергетическое толкование природы активности заключает

в себе глубокие внутренние противоречия». И далее: «Прежде всего энергетический подход, единообразно объясняя поведение, ведет к упрощенному представлению о механизмах, регулирующих поведение, и отвлекает от сложности самого поведения» [77, с. 366].

С одной стороны, Н. С. Лейтес разделял точку зрения Небылицына, который писал, что активность – это группа личностных качеств, обусловливающих внутреннюю потребность индивида к освоению действительности и к самовыражению [Там же, с. 372–373]. С другой, соглашался с тем, что источником активности человека являются общественно-личные потребности [Там же, с. 371]. Даже оставляя за рамками обсуждения применение во втором положении формулировки, по сути исключающей возможность порождения человеческой активности сугубо личными потребностями, совместное использование двух указанных положений представляется весьма противоречивым. Безусловно, потребность индивида к освоению действительности и к самовыражению является его личной потребностью, удовлетворяющейся, как правило, в рамках общественного разделения труда и в этой связи вполне соответствующей статусу общественно-личностной потребности. Но тогда возникает вопрос о первичности-вторичности обсуждаемых категорий: то ли активность является энергетической основой формирования и реализации потребности в чем-то посредством осуществления какой-либо деятельности, то ли потребность, наоборот, является основой формирования и реализации активности-деятельности.

Вместе с тем, нельзя не отметить, что, декларируя амбивалентность понятия «активность», Н. С. Лейтес посвятил большие усилия решению проблемы разведения информационной и энергетической сторон деятельности и доказательству необходимости приоритетного рассмотрения динамической стороны деятельности и определяющих эту сторону нервно-психических процессов [Там же, с. 388–389].

Достаточно специфический подход к наполнению содержанием понятия «активность» предложил Я. Стреляу. Он определял активность как тенденцию совершать действия высокой стимулирующей силы или действия, вызывающие сильную стимуляцию извне [144, с. 48, 100], что в целом роднит данное определение с определением Небылицына, который понимал активность как тенденцию личности к самовыражению. Однако сходство определений ограничивается словом «тенденция» (что, впрочем, тоже немаловажно). Активность как тенденция у Я. Стреляу существенно отличается от активности как тенденции у Небылицына.

В основе трактовки данного понятия Я. Стреляу лежит важное для его регуляторной теории темперамента (РТТ) представление о том, что у каждого индивида существует потребность в достижении или поддержании оптимального уровня возбуждения. Эта потребность задает необходимые для поддержания такого уровня параметры регуляции стимуляции. Искомая же стимуляция достигается с помощью активности, которая при этом может как изменять стимулятивное значение среды, так и сама являться источником стимуляции (например, когда человек рискует). Если активность сильно повышает стимуляцию организма, это – высокая активность, если нет – низкая. К этому Я. Стреляу добавляет, что активность «обнаруживается в объеме и охвате предпринимаемых действий (целенаправленных поведенческих актов) при данной величине стимуляции» [142, с. 41]. Иными словами, люди, чья активность выше, производят при определенном уровне стимуляции больше таких действий, чем те, у кого активность ниже.

Специфика данного определения, отличающая его от определения активности как готовности к целенаправленной деятельности, заключается в том, что Я. Стреляу более четко, хотя и достаточно своеобразно, описывает круг действий, которые следует считать порождением внутренней активности индивида. Впрочем, касательно «порождения» надо иметь в виду, что Я. Стреляу – сильно усложнив простое английское слово "activity" – все же употребляет слово «активность» в англоязычной парадигме, подразумевая под активностью скорее некий набор предпринимаемых интеллектуальных, моторных и прочих действий, нежели тенденцию совершать эти действия [14] . Если это не учитывать, трудно понять некоторые высказывания Я. Стреляу, такие, например, как: «Стимулирующее значение активности состоит в том, что активность есть сама по себе источник стимуляции. Чем сложнее и труднее активность, тем выше генерируемая стимуляция». Вряд ли «сложнее и труднее» может относиться к некой «тенденции», очевидно, что эти сравнительные наречия характеризуют непосредственно сами действия.

14

При этом нельзя не отметить, что используемое российскими психологами понятие деятельности тоже знакомо Я. Стреляу. Однако употребляет он его исключительно как характеристику двусторонних отношений между человеком и обществом [142, с. 40].