Социальное конструирование реальности
Шрифт:
Об адекватности психологических теорий можно сказать и иначе, они адекватны настолько, насколько они отражают ту психологическую реальность, которую намерены объяснять. Но если бы все сводилось только к этому, то взаимосвязь между теорией и реальностью не была бы диалектической. Истинная диалектика связана с потенциалом реализации психологических теорий. Насколько психологические теории являются элементами социального определения реальности, они разделяют с другими легитимирующими теориями характерную способность порождения реальности; однако этот потенциал превращения в реальность у них особенно велик, поскольку он актуализируется посредством эмоционально заряженного процесса формирования идентичности. Если психология делается социальным установлением (то есть становится общепризнанной как адекватная интерпретация объективной реальности), она склонна насильственно реализовываться в тех феноменах, которые она собирается интерпретировать. Ее интернализация продвигается ускоренно уже потому, что она свойственна внутренней реальности, так что индивид реализует ее самим актом интернализации. Так как психология, по определению, имеет отношение к идентичности, ее интернализация будет, скорее всего, сопровождаться идентификацией, а потому ipso facto будет формировать идентичность. Этой тесной связью интернализации и идентификации психологическая
Деревенский житель с Гаити, который интернализирует вудуистскую психологию, становится одержимым, как только обнаруживаются некоторые хорошо известные признаки. Точно так же нью-йоркский интеллектуал, интернализировавший фрейдистскую психологию, становится невротиком, как только диагносцируются некие хорошо известные симптомы. Конечно, вполне возможно, что в данном биографическом контексте такие признаки и симптомы создаются самим индивидом. Но гаитянин в таком случае будет создавать не симптомы невроза, но признаки одержимости, тогда как нью-йоркский житель станет конструировать свой невроз в соответствии с признанной симптоматологией. Это не имеет ничего общего с «массовой истерией» и еще меньше — с симуляцией: это отпечаток типа социетальной идентичности на индивидуальной субъективной реальности обычных людей, наделенных обычным здравым смыслом. Степень идентификации будет меняться в зависимости от условий интернализации, например, от того, имела ли она место в первичной или вторичной социализации. Социальная упроченность психологии, включающая в себя также определенные роли персонала, осуществляющего руководство теорией и ее терапевтическим применением, естественно, зависит от многообразных социально-исторических обстоятельств [177] . Но чем более социально упроченной она становится, тем большим оказывается число феноменов, интерпретации которых она должна служить.
177
Ibid.
Если мы предположим, что некоторые психологии сделались адекватными по ходу самореализации, то тем самым встает вопрос о том, почему вообще возникли эти еще неадекватные теории (каковыми они должны были бы быть на ранних ступенях этого процесса). Проще говоря: почему одна психология сменяет другую исторически? Общим ответом на него будет следующий: такая смена происходит, когда по каким бы то ни было причинам идентичность оказывается проблемой. Эта проблема может быть следствием диалектической связи психологической реальности и социальной структуры. Радикальные изменения в социальной структуре (например, перемены, вызванные промышленной революцией) могут иметь своим результатом сопутствующие изменения психологической реальности. В этом случае могут возникнуть новые психологические теории, поскольку старые уже давно не дают адекватного объяснения наличным эмпирическим феноменам. Теоретизирование по поводу идентичности будет тогда стремиться к опознанию тех трансформаций идентичности, которые действительно произошли, и само оно трансформируется в этом процессе. С другой стороны, идентичность может стать проблематичной на уровне самой теории, то есть в результате внутреннего теоретического развития. В этом случае психологические теории будут придумываться, так сказать, «прежде фактов». Их последующее социальное упрочение и сопутствующий потенциал порождения реальности могут быть вызваны многообразными сближениями теоретизирующего персонала с различными социальными интересами. Одной из исторических возможностей является сознательная идеологическая манипуляция политически заинтересованными группами.
4. Организм и идентичность
Много ранее мы обсуждали организмические предпосылки и границы социального конструирования реальности. Теперь важно отметить, что организм продолжает воздействовать на каждую фазу человеческой деятельности по конструированию реальности и что сам организм в свою очередь находится под воздействием этой деятельности. Грубо говоря, человеческая животность трансформируется в процессе социализации, но не отменяется последним. Так, желудок продолжает ворчать, даже если вы заняты миропостроением. Со своей стороны, события в этом его построении могут так воздействовать на желудок, что он станет ворчать больше или меньше. Человек способен даже есть и теоретизировать одновременно. Сосуществование животности и социальности человека можно небезуспешно наблюдать за каждым обедом.
Можно говорить о диалектике природы и общества [178] . Эта диалектика задана условиями человеческого существования и вновь проявляется в каждом человеческом индивиде. Он развивается, конечно, в уже структурированной социально-исторической ситуации. Это диалектика, которая приходит вместе с самыми первыми фазами социализации и продолжает развиваться на протяжении всего существования индивида в обществе, диалектика всякого человеческого животного и его социально-исторической ситуации. Внешне она предстает как отношение между индивидуальным животным и социальным миром. Внутренне это диалектика индивидуального биологического субстрата и социально произведенной идентичности.
178
Обсуждаемая здесь диалектика между природой и обществом никоим образом не равнозначна "диалектике природы" в том виде, как она была развита Энгельсом и позднейшим марксизмом. Первая подчеркивает специфически человеческий характер отношения человека к собственному телу. Вторая, напротив, проецирует специфически человеческие феномены на нечеловеческую природу, а затем стремится дегуманизировать человека, глядя на него лишь как на объект естественных сил или законов природы.
С внешней стороны по-прежнему можно говорить, что организм устанавливает пределы социально возможному. Как говорили английские правоведы, парламент может все, кроме одного: он не может заставить мужчин вынашивать детей. Если парламент попробует это сделать, сие начинание столкнется с неизменными фактами человеческой биологии. Биологические факторы ограничивают набор открытых индивиду социальных возможностей, но социальный мир, предшествующий каждому
Примером общественного ограничения биологических возможностей организма является долголетие. В зависимости от социального места меняется ожидаемая длительность жизни. Даже в современном американском обществе существует значительное различие в ожидаемой длительности жизни между низшими и высшими классами. Более того, как наличие, так и характер патологии меняются вместе с социальным положением. Индивиды низшего класса болеют чаще, чем индивиды высшего класса; вдобавок и болезни у них иные. Другими словами, общество детерминирует длительность и способ жизни индивидуального организма. Эта детерминация может быть институционально запрограммированной посредством операций социального контроля, например, с помощью законов. Общество может калечить и может убивать. Своей властью над жизнью и смертью оно заявляет о своем высшем контроле над индивидом.
Общество также прямо проникает в функционирование организма, в особенности в областях сексуальности и питания. Поскольку сексуальность и питание имеют основанием биологические влечения, эти последние обретают у человеческого животного крайнюю пластичность. Биологическая конституция влечет человека к сексуальной разрядке и к еде. Но биологическая конституция не говорит ему, где он должен искать сексуальную разрядку, что он должен есть. Предоставленный самому себе, человек может сексуально привязываться чуть ли не к любому объекту, и он вполне способен есть то, что его попросту убьет. Сексуальность и питание канализируются по особым направлениям скорее социально, чем биологически; такая канализация не только ограничивает его деятельность, но прямо воздействует на организмические функции. Так, успешно социализированный индивид не способен к сексуальному функционированию с «ложным» сексуальным объектом, и его может стошнить при встрече с «ложной» пищей. Как мы уже видели, социальная канализация деятельности представляет собой сущность институционализации, которая является фундаментом для социального конструирования реальности. Можно сказать поэтому, что социальная реальность детерминирует не только деятельность и сознание, но в значительной мере и функционирование организма. Даже такие глубоко биологические функции, как оргазм и пищеварение, являются социально структурированными. Общество детерминирует также способ, которым организм используется в деятельности; экспрессивность, походка, жесты социально структурированы. Мы не касаемся здесь возможной в связи с этим социологии тела [179] : главное — общество задает границы организму, а организм ставит пределы обществу.
179
Относительно возможности "социо-соматики" см. Georg Simmel, op.cit., pp. 483 ff. (очерк "социологии чувств"). Marcel Mauss, Sociologie et anthropologie (Paris, Presses Universitaires de France, 1950), pp. 365 ff. (очерк о "техниках тела"); Edward T. Hall, The Silent Language (Garden City, N.Y., Doubleday, 1959). Социологический анализ сексуальности, вероятно, даст такой эмпирической дисциплине самый богатый материал. Это прекрасно учитывалось фрейдовской концепцией социализации. Недооценка этого характерна для функционалистской адаптации Фрейда, начиная с Малиновского.
С внутренней стороны диалектика проявляется как сопротивление биологического субстрата социальному формированию [180] . Это, конечно, яснее всего в процессе первичной социализации. Трудности начальной социализации ребенка не сводятся к проблемам обучения. Маленькое животное, так сказать, дает отпор. То, что оно обречено проиграть свои сражения, не отменяет его животного сопротивления все более проникающему влиянию социального мира. Например, ребенок сопротивляется наложению временной структуры общества на естественную темпоральность его организма [181] . Он оказывает сопротивление питанию и сну по часам, а не по биологически данным требованиям его организма. Это сопротивление все более ломается в процессе социализации, но оно сохраняется как фрустрация во всех тех случаях, когда общество запрещает голодному есть, а сонному отправляться в постель. Социализация неизбежно включает в себя такого рода биологическую фрустрацию. Социальное существование зависит от продолжающегося господства над биологически заданным сопротивлением индивида. Это господство включает в себя легитимацию и институционализацию. Общество предлагает индивиду различные объяснения того почему он должен есть три раза в день, а не тогда, когда он голоден, и еще более сильные аргументы по поводу того, что он не должен спать с собственной сестрой. Сходные проблемы приспособления организма к социально сконструированному миру существуют и во вторичной социализации, хотя уровень биологической фрустрации тут обычно ниже.
180
Ср. с учениями Анри Бергсона (в особенности его теорию duree), Мориса Мерло-Понти, Альфреда Шюца, Жана Пиаже.
181
Ср. с учениями Дюркгейма, Плесснера и Фрейда.
У полностью социализированного индивида существует непрерывная внутренняя диалектическая связь идентичности с ее биологическим субстратом. Индивид продолжает воспринимать себя как организм, обособленный, а иногда и противостоящий социально выводимым объективациям себя самого. Часто эта диалектика понимается как борьба «высшего» и «низшего» Я, каковые приравниваются соответственно к его социальной идентичности и дообщественной, возможно антиобщественной, животности. «Высшее» Я должно постоянно утверждать себя в борьбе с «низшим», иногда наступает время критической проверки его сил. Например, человек должен мужественно преодолевать свой инстинктивный страх смерти в битве. «Низшее» Я здесь насильственно подчиняется «высшему», утверждение господства над биологическим субстратом тут необходимо для поддержания объективной и субъективной социальной идентичности воина. Сходным образом мужчина может вопреки инертному сопротивлению своей физиологической удовлетворенности совершать половой акт, чтобы поддержать свою идентичность как образцового мужчины. Здесь «низшее» Я вновь подавляется во имя «высшего». Как победа над страхом, так и победа над сексуальным изнеможением иллюстрируют и способы сопротивления биологического субстрата, и преодоление этого сопротивления социальным Я внутри человека. Разумеется, существует множество других побед, которые рутинно достигаются по ходу повседневной жизни, есть большие и малые победы и поражения.