Социология публичной жизни
Шрифт:
Начнем с ключевого понятия, перенесение которого в другие языки, в частности славянские, как я уже упоминал, является довольно трудным делом ввиду того, что в нашей культуре оно порождает другие (причем сбивающие с толку) ассоциации, которые могли бы вызываться буквальными переводами. Таким понятием является human agency, которое для употребления в последующих рассуждениях определяется в этой книге как действенная субъектность [40] . Неоднозначность терминов в общественных науках (в том числе и в социологии) – это весьма обычное явление. Не иначе обстоит дело со значениями понятия «действенная субъектность», которое можно найти в литературе по данному предмету. К примеру, Энтони Гидденс констатирует, что «действенная субъектность относится не столько к намерению людей, собирающихся предпринять какое-то действие, сколько в первую очередь к самой их способности действовать.<…> Таким образом, действенная субъектность касается тех событий, „действователем“ которых является индивид в том смысле, что этот индивид мог бы на каждой стадии данной последовательности действий поступать иначе. Что бы ни случилось, оно бы не случилось, если бы в это не вмешивался индивид» (Giddens, 1984: 9). Перед нами, следовательно, такая трактовка, в соответствии с которой то или иное изменение в реальное течение событий вносится манифестированием действенной субъектности (интенциональной [преднамеренной] или нет). В свою очередь, Фукс (Fuchs, 2001: 26, passim) утверждает, что действенная субъектность требует от человеческой личности сознания, свободной воли и рефлексивности.
40
Например, в англо-русском юридическом словаре термин human agency переводится как «человеческий фактор, участие, соучастие человека (в причинении результата); причинение результата человеческим поведением».
С действенной субъектностью связаны, вообще говоря, такие аналитические категории, как интенциональность действия, свободный выбор, инициатива, творчество, чувство действенности и даже чувство контроля над собственным поведением. Впрочем, если бы не это последнее измерение субъектности, было бы трудно приписывать индивиду ответственность за то, что он делает. Следовательно, можно интуитивно понимать, что действенная субъектность выражается в такого рода действиях, которые не детерминированы внешними факторами, а предпринимаются на основании автономного решения индивида. Известно, однако, что большинство тех действий, которые человек предпринимает формально автономным способом (например, решает убрать квартиру прямо сейчас или спустя какое-то время, купить некую определенную газету или же другую либо вообще не покупать никакой газеты), в действительности представляют собой привычную реакцию, так как повседневные действия являются в большой степени повторяющимися, а также сильно рутинизированными и потому производятся, как правило, безрефлексивным способом. Это, кстати говоря, является тривиальным итогом экономизации функционирования, поскольку, если бы нам требовалось глубже задумываться над любым банальным повседневным решением, принимаемым едва ли не каждый день, то эффективность нашего функционирования сильно бы пострадала. С другой стороны (и это акцентируется в теориях рационального выбора), человек, предпринимая какие-то действия (даже если они носят рутинный характер), стремится к достижению некой цели или ожидает, что его действие принесет какое-либо заранее предусмотренное последствие (как известно, так происходит далеко не всегда, но это не та проблема, которой мы теперь будем заниматься). Приписывание своим действиям ожидаемых последствий порождает чувство действенности (даже если данное действие носит повторяющийся характер и предпринимается безрефлексивно), тогда как ожидаемые последствия являются – другими словами – целями реализации указанных действий. В конце предпринимаемые действия каким-то образом оцениваются, причем как в прагматических категориях (оценка эффективности при стремлении к поставленной цели), так и в категориях моральных (являются ли предпринимаемые действия достойными с точки зрения норм данного индивида или же это не так). Осуществление действий, оцениваемых как бесчестные и недостойные, порождает чувство вины, но, как известно, отнюдь не обязательно предотвращает выполнение таких действий. В свою очередь, осуществление действий, малоэффективных с точки зрения поставленной цели, вызывает разочарование, однако и в этом случае произошедшее не становится фактором, который полностью элиминирует подобного рода действия, хотя процесс обучения, несомненно, сокращает их частоту. Этими вопросами мы будем заниматься шире в одной из последующих глав.
Как вытекает из приведенных выше умозаключений, даже если мы вынесем за скобки внешние обусловленности, тоже влияющие на формы поведения индивида, все равно субъектная действенность представляет собой понятие, под которым скрываются относительно сложные процессы, ведущие к решению предпринять или же прекратить определенное действие либо вообще отказаться от него. Опыт и сноровка, целесообразность, а также субъективная оценка поступков составляют те аспекты субъектной действенности, которые в совокупности приводят к действенной интервенции индивида в окружающий его социальный мир. Таким образом, мы можем – вслед за Мустафой Эмирбайером и Энн Мише – определить субъектную действенность как «погруженный во времени процесс общественной ангажированности, который формируется прошлым (в своем аспекте, относящемся к привычным навыкам), но при этом также ориентирован в будущее (как способность вообразить себе альтернативные возможности) и обращен к настоящему (как способность к контекстуализации приобретенных навыков и проектов на будущее в рамках случайности данного момента)» (Emirbayer, Mische, 1998: 963).
Человека, который характеризуется действенной субъектностью, определяют названием действенного субъекта, или деятеля (актора) (actor). Правда, оба эти понятия порой применяются в качестве взаимозаменяемых, однако между ними существует тонкая разница. В определении «действенный субъект» акцентируется автономная действенность, тогда как в определении «деятель (актор)» – само действие. В английском языке глагол to act (предпринимать действие) ближе к слову actor (тот, кто действует), чем в польском (и русском. – Перев.) языке. Позже мы увидим, что понятие «актор» относится не только к человеческим личностям (индивидам); оно применяется также по отношению к человеческим сообществам (например, к социальным группам). В таком случае мы говорим о коллективном акторе [41] .
41
Следует, однако, добавить, что существуют и другие трактовки данной проблемы, а проведение различия между действенным субъектом и актором не только имеет чисто семантическое значение, но и обозначает теоретически различающиеся аналитические категории. Самым лучшим примером этого может послужить подход Маргарет Арчер (Archer, 2000: 261, passim), которая определяет действенные субъекты как «общности, характеризующиеся одними и теми же жизненными шансами. Именно поэтому каждый является действенным субъектом, коль скоро быть действенным субъектом означает просто „занимать определенное положение в общественном распределении редких ресурсов“». При таком подходе действенный субъект всегда бывает коллективным. Тем временем actor, который в трактовке Арчер «оказывается единственным, кто удовлетворяет строгим критериям обладания неповторимой идентичностью», всегда имеет единичный характер и относится к единичному человеку. Actor достигает своей общественной идентичности благодаря способу, которым он персонифицирует исполняемую им социальную роль. – Авт.
Как пишет Шматка, «в разных теориях акторы обычно определяются как субъекты, способные к принятию решения, осуществлению выбора, оценке событий, общению с другими субъектами и воздействию на других» (Szmatka, 1998: 15). Если мы будем употреблять данное понятие, то именно в приведенном выше значении. Перечисленные в нем разнообразные способности человека (т. е., в частности, умение делать выбор и оценивать события) представляют собой элементы свободной воли, которая совсем неожиданно оказалась «импортированной» на почву социологии из теологических и философских рассуждений. Фукс понимает свободную волю как «негативную или абстрактную способность действовать „вообще“ иначе (чем избитые навыки и привычки, чем ожидает окружение, и т. д.)», а значит, как устойчивую предрасположенность к переступанию через те обусловленности, на основании которых складываются стереотипные ожидания окружения по поводу возможного поведения индивида (Fuchs, 2001: 27). Указанное определение представляется, однако, слишком формальным, хотя оно, естественно, охватывает существенный аспект свободной воли. Если к анализу действенной субъектности привлекается категория свободной воли (а зачастую именно так и случается), то, как правило, ее связывают со свободой индивида, понимаемой таким способом, который был предложен Кантом. Кант утверждал, что «нравственный императив имеет смысл лишь в тех случаях, когда человек свободен. Ибо, если воля полностью определена причинно связанным потоком событий, то всякие императивы
42
Здесь эта формулировка цитируется не в пересказе видного польского философа Владислава Татаркевича, как это сделано у автора, а в почти классическом русском переводе Б. Фохта и С. Шейнман, выполненном на основе перевода Н. Лосского (Кант И. Соч. Т. 4. Ч. 1. М., 1965. С. 260).
С социологической точки зрения свободная воля наверняка не может отождествляться с произвольностью или абсолютной необоснованностью собственных действий. Факторами, сдерживающими эту произвольность, являются уже упоминавшиеся аспекты субъектной действенности, т. е. опыт, целесообразность действий и их оценка в прагматических и нравственных категориях. К этому надо добавить мысленно представленные в воображении реакции lebenswelt (жизненного мира, мира живого опыта) (если воспользоваться хабермасовской формулировкой), о которых индивид догадывается и которые учитывает, когда принимает решение по поводу выполнения определенного действия (или его прекращения). С другой стороны, свободная воля – это вовсе не только узкая тропинка возможности между разнообразными жизненными необходимостями, поскольку определение внешних ограничений в фаталистических категориях неотвратимых необходимостей тоже формируется не только опытом, вынесенным из прошлого, и не только случайными обстоятельствами, сопровождающими то или иное действие в настоящем, но также силой убежденности в шансе переломить эти внешние обусловленности даже вопреки тому опыту, который существовал до сих пор. Именно такого рода убежденности бывают источником переломов в науке, спорте, искусстве, политике или религии (например, возникновения христианской религии, которая перешагнула через каноны иудаизма).
Если бы не существовала относительно автономная действенная субъектность, если бы, одним словом, все человеческие действия в публичной сфере подчинялись ригоризму строгого, сурового детерминизма и только в его рамках поддавались объяснению и предсказанию, то – как уже упоминалось – понятие гражданства было бы идеологической фикцией. Потому что субъектность является необходимым условием функционирования в роли гражданина, тогда как реальные последствия реализации этой субъектности в публичной жизни должны приводить к появлению отличия этого положения дел от того положения, в котором указанная субъектность не реализуется. Следовательно, это должна быть действенная субъектность. Если субъектности нет, если все поведение человека удается полностью свести к структурной обусловленности, то достаточно всего только манипулировать структурными условиями, чтобы «граждане» (словно роботы или собаки Павлова) стали вести себя в соответствии с ожиданиями манипулирующего ими патрона. Если же субъектность сохранена (поскольку ее существование либо отсутствие не зависит от воли патрона, а представляет собой атрибут индивидов или социальных групп), но ее реализация безразлична с точки зрения последствий для публичной жизни (поскольку, например, воля граждан не принимается во внимание, как это часто случается в авторитарных режимах), то тогда понятие гражданства тоже является пустым, ибо отсутствие действенности (или как минимум чувства действенности) ограничивает либо даже элиминирует смысл субъектности. Следовательно, субъектность (если мы хотим сохранить ее существовавшее до сих пор понимание) не может носить потенциального характера, потому что она существует лишь настолько, насколько реализуется и проводится в жизнь.
Индивидуальный и коллективный актор
Как я уже упоминал, понятие «социальный деятель» (actor) может относиться как к отдельному лицу (тогда мы говорим об индивидуальном акторе), так и к группе лиц (в этом случае говорится о коллективном акторе). Мантерис, обсуждая концепцию Парсонса, обращает внимание на тот факт, что «актор, понимаемый как действующий субъект, как активная сторона системы действия, ориентирует свое действие на достижение определенной цели. Телеологическое толкование действия является здесь основным, ибо цель касается такой конфигурации объектов, которая не возникла бы, если бы не деятельность актора» (Manterys, 2000: 155). Актор, следовательно, это субъект, чья деятельность вносит в социальную жизнь какую-то перемену (пусть даже мелкую).
Та часть социальной жизни, которая протекает в публичной сфере, в принципе обустраивается коллективными акторами. Это, естественно, не означает, что отдельные индивиды не оказывают никакого влияния на ход публичных дел, но объединение сил и придание им какой-то организованной формы значительно увеличивает возможности воздействия на публичную жизнь. В данном случае размер имеет значение. И именно поэтому мы наблюдаем на публичной сцене разнообразные формы объединения – от слабо структурированных, почти свободных групп и общественных движений до формализованных организаций с сильно кодифицированными взаимоотношениями и способами деятельности. Такие группировки получают также атрибуты действенной субъектности и становятся коллективными акторами публичной сцены. А в качестве иллюстраций пусть нам послужат политические партии, профсоюзы, экологические или феминистские движения.
Возникновение коллективных акторов публичной сцены становится возможным после того, как соблюдено несколько предварительных условий. Прежде всего, среди индивидуальных акторов, которые потенциально могут создать какую-то организационную разновидность коллективного актора, обозначающего свое присутствие в публичной сфере, должен существовать некоторый нормативный консенсус, согласие по поводу основных значений, придаваемых социальным интеракциям (взаимодействиям). Такое согласие, вообще-то, нужно для любых коммуникационных интеракций, но в случае возникновения коллективного актора данное условие является необходимым (хотя и недостаточным). В свою очередь, как пишет Мантерис, «выработка консенсуса в области социальных отношений представляет собой гармонизацию отдельных способов, на которые акторы сориентируют свои действия» (Manterys, 2000: 208, passim). Он вычленяет три таких типа ориентации: 1) общепринятый обычай, или традиция; 2) заинтересованность; 3) «ориентация на легитимированный порядок». В первом случае «регулярность текущих практических действий разных акторов можно объяснить, показав, что определенные действия либо производились данным способом „испокон веков“, либо они представляют собой новейший способ выполнения чего-нибудь (моду)». Во втором случае «источником интеракционной регулярности является целенаправленно рациональная ориентация, выработанная на основе сходных ожиданий многих акторов». И наконец, ориентация на легитимированный порядок означает такое отношение к социальному контексту, в рамках которого «актор предпринимает действие (также в том случае, когда он оказывает сопротивление, воздерживается от выполнения какой-то работы или же действует наперекор), исходя из представления или образа того, что считается правильным и обязательным». Таким образом, обычай, заинтересованность или законность являются теми факторами, которые сдерживают полную произвольность действий одиночного актора и вносят в эти действия определенную регулярность, а также предсказуемость. Если достаточно большое число индивидуальных акторов определяют три названных фактора аналогичным способом, то появляется основание для объединения их усилий и значительного увеличения их действенной силы применительно к социальному контексту. Такое агрегирование требует, разумеется, отказа от некоторых аспектов индивидуальной субъектности ради такой цели, как увеличение эффективности проведения в жизнь других аспектов указанной субъектности, более важных для индивида (например, это может быть отказ от поездки на рыбалку в ситуации, когда идет забастовка, стремящаяся принудить работодателя к улучшению условий труда). Путь к возникновению коллективного актора, в принципе, полностью открыт.