Содержанка
Шрифт:
Лида повернулась к нему, и ей не составило труда улыбнуться этому обаятельному мужчине, который, судя по всему, был наделен определенной властью и был первым, кто проявил хоть какой-то интерес к ее делу.
— У нее ничего важного, — поспешил вставить человек за столом.
— Для меня это важно, — сказала она.
— Какой же у вас вопрос?
— Товарищ Малофеев, — вмешался Борис, — эта девушка уже несколько недель тут пороги обивает. Мне приходится тратить время на какие-то ее личные…
— Это не личное, — негромко произнесла Лида, не сводя глаз с Малофеева.
— Не обращайте на нее внимания, товарищ
Малофеев резким движением руки заставил усача замолчать.
— Товарищ Малофеев, — сказала Лида, комкая шапку холодными пальцами, — я честная советская гражданка, и у меня есть важное сообщение для члена Китайской коммунистической партии. Я пытаюсь связаться с ним через этот комитет по связям, но…
— С ним? — Да.
— Почему-то меня это не удивляет.
Она почувствовала, что покраснела, когда он многозначительно улыбнулся. Неожиданно он снова повернулся к Борису.
— Телефон, — произнес он и протянул руку.
Тот потянулся к висевшему на стене тяжелому черному аппарату и снял трубку. Видя, с какой неохотой он это делает, Малофеев сам обошел стол, назвал оператору номер, потом быстро с кем-то переговорил и повесил трубку.
— Похоже, мой человек ушел на обед. — Он открыл крышечку золотых часов, которые достал из кармашка элегантного жилета, и поднял бровь. — Что-то рановато он проголодался, еще и двенадцати нет. — Он посмотрел на Лицу. — Но я попросил передать ему, чтобы он позвонил сегодня мне в кабинет. Так что не волнуйтесь, честная советская гражданка, разыщем мы вашего китайского коммуниста, если его вообще возможно разыскать.
Впервые за все то время, пока Лида тщетно пыталась пробить стену советской бюрократии, перед ней оказался человек, который говорил о возможности, а не о невозможности. Он не отделывался отговорками, а что-то предпринял. И за это она была ему так благодарна, что ей захотелось броситься ему на шею и задушить в объятиях.
— Спасибо.
Но, очевидно, какие-то из ее чувств отразились у нее на лице, потому что он взял ее под локоть и повел к главной двери.
— Давайте сейчас пообедаем, а потом вернемся ко мне в кабинет и продолжим нашу охоту.
— Я не голодна.
Он рассмеялся. Мягко и одновременно необычайно звучно, как китайский бронзовый колокол. Лиду его смех поразил, потому, что в нем не было слышно страха. В советской России это было редкостью.
— Моя дорогая советская гражданка, — насмешливо улыбнувшись, произнес он, — такому милому чучелу, как вы, должно всегда хотеться есть. Конечно же, вам надо пообедать.
Лида позволила вывести себя на улицу, пытаясь понять, нужно ли ей обижаться на его слова. Но это было не важно. Единственное, в чем она была уверена, — этого человека нельзя упускать. Обед с ним означал, что сегодня она пропустит ежедневное дежурство у храма, но сердце подсказывало ей, что сегодня Алексей не придет, также как он не приходил вчера, или за день до того, или все те дни ранее, которые она ждала его там. У тротуара урчала в ожидании длинная черная машина с шофером. Лица, оказавшись внутри кожаного салона, бросила взгляд на все еще дожидавшуюся Елену. Та стояла неподвижно и смотрела на нее злыми глазами.
25
Стоявший у стены ресторана крестьянин с темными печальными глазами проводил Липу осуждающим взглядом. Его странное, почти
Лида ожидала оказаться в каком-нибудь огромном и напыщенном, но совершенно безликом месте, наподобие ресторана при гостинице «Метрополь». Лида видела советских чиновников, которые входили и выходили из него, раздуваясь от важности, как голуби в небе Цзюньчоу. Но оказалось, что она ошибалась.
Вместо этого он привез ее в небольшое заведение, где чувствовался вкус, было уютно и малолюдно. Безупречно белые скатерти, не накрахмаленные до жесткости, подчеркивали лишенную формальности элегантность. Лиде никогда раньше не приходилось бывать в подобных местах, и она даже немного растерялась, не понимая, как себя вести. В этом месте чувствовалось влияние современности. Странные и вызывающие волнение картины висели здесь на стенах. Яркие и притягивающие. Бессмысленные разноцветные спирали и треугольники или смелые гипертрофированные изображения крестьян и рабочих. Непривычной формы деревянные стулья с высокими спинками были выкрашены в суровый черный цвет, но сиденья у них были ярко-алыми. По ковру расползались такие головокружительные узоры, что на него было даже страшно наступать. Всевозможные геометрические фигуры красного, черного и белого цвета беспорядочно покрывали всю его поверхность. Лиде даже на какую-то секунду показалось, что она сидит посреди костра.
Здесь она ощутила себя невежественной провинциалкой, потому что поняла, что попала в совершенно иной, незнакомый ей мир. Мир, в котором она не чувствовала крепкой опоры под ногами. Мир, в котором она того и гляди могла оказаться в дураках.
— Вам нравится? — поинтересовался ее спутник, кивнув в сторону полотен на стенах.
— Непривычно, — осторожно ответила она.
Он с улыбкой посмотрел на нее и подался вперед, положив на стол локти.
— Но вам нравится?
Лида в задумчивости обвела взглядом картины.
— Вот эта мне нравится. — Она указала на безудержное буйство цвета, которое, в этом Лида не сомневалась, что-то символизировало, только она не могла понять, что именно. В этой картине ее привлекла энергия, заложенная в нее автором.
Председатель одобрительно кивнул.
— Это Кандинский. Копия. Одна из моих любимых.
— А вон та, в углу, мне совсем не нравится.
— Малевич. Чем же она вам не понравилась?
— Какая-то она угнетающая. Просто черное полотно. Из нее как будто высосали всю жизнь. Какой в этом смысл? Она… — Чем дольше она смотрела на картину, тем больше ей хотелось расплакаться. — На это неприятно смотреть. Я сама могу лучше.
— Вы рисуете?
— Нет.
— Пишете?
— Нет.
Лида почувствовала, что попала на зыбкую почву.
Он откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на нее.
— У вас есть художественный вкус. Мне это нравится.
Черт! Он начинает строить предположения. В искусстве она совершенно не разбиралась. Она кое-что читала, но желания писать самой у нее никогда не возникало. Разве что мать ее была пианисткой, так что, возможно…
— Я играю на фортепиано, — со скромным видом солгала она.