Софринский тарантас

Брежнев Александр Петрович

«Димитрий собрал воевод и, сказав им: «Час суда божия наступает», 7 сентября велел искать в реке удобного броду для конницы и наводить мосты для пехоты. В следующее утро был густой туман, но скоро рассеялся: войско перешло за Дон и стало на берегах Непрядвы, где Димитрий устроил все полки к битве. В средине находились князья литовские, Андрей и Димитрий Ольгердовичи, Феодор Романович Белозерский и боярин Николай Васильевич; в собственном же полку великокняжеском бояре Иоанн Родионович Квашня, Михаил Брянок, князь Иоанн Васильевич Смоленский; на правом крыле князь Андрей Феодорович Ростовский, князь стародубский того же имени и боярин Феодор Трунка; на левом князь Василий Васильевич Ярославский, Феодор Михайлович Моложский и боярин Лев Морозов; в сторожевом полку боярин Михаил Иоаннович, внук Акинфов, князь Симеон Константинович Оболенский, брат его князь Иоанн Торусский и Андрей Серкиз; а в засаде князь Владимир Андреевич, внук Калитин, Димитрий Михайлович

Волынский, победитель Олега и болгаров, муж славный доблестию и разумом, — Роман Михайлович Брянский, Василий Михайлович Кашинский и сын Романа Новосильского, Димитрий, стоя на высоком холме и видя стройные, необозримые ряды войска, бесчисленные знамена, развеваемые легким ветром, блеск оружия и доспехов, озаряемых осенним солнцем, слыша всеобщие громогласные восклицания: «Боже! даруй победу государю нашему!» и вообразив, что многие тысячи сих бодрых витязей падут через несколько часов, как усердные жертвы любви к отечеству, Димитрий в умилении преклонил колена и, простирая руки к златому образу Спасителя, сиявшему вдали на черном знамени великокняжеском, молился в последний раз за христиан и Россию; сел на коня, объехал все полки и говорил речь к каждому, называя воинов своими верными товарищами и милыми братьями, утверждая их в мужестве и каждому из них обещая славную память в мире с венцом мученическим за гробом.

Войско тронулось и в шестом часу дня увидело неприятеля среди обширного поля Куликова. С обеих сторон вожди наблюдали друг друга и шли вперед медленно, измеряя глазами силу противника: сила татар еще превосходила нашу Димитрий, пылая ревностию служить для всех примером, хотел сражаться в передовом полку: усердные бояре молили его остаться за густыми рядами главного войска, в месте безопаснейшем. «Долг князя, — говорили они, — смотреть на битву, видеть подвиги воевод и награждать достойных. Мы все готовы на смерть; а ты, государь любимый, живи и предай нашу память временам будущим. Без тебя нет победы». Но Димитрий ответствовал: «Где вы, там и я. Скрываясь назади, могу ли сказать вам: братья! умрем за отечество? Слово мое да будет делом! Я вождь и начальник: стану впереди и хочу положить свою голову в пример другим». Он не изменил себе и великодушию: громогласно читая псалом «Бог нам прибежище и сила», первый ударил на врагов и бился мужественно как рядовой воин; наконец отъехал в средину полков когда битва сделалась общею.

На пространстве десяти верст лилася кровь христиан и неверных. Ряды смешались: инде россияне теснили моголов, инде моголы россиян; с обеих сторон храбрые падали на месте, а малодушные бежали; так некоторые московские неопытные юноши — думая, что все погибло, — обратили тыл. Неприятель открыл себе путь к большим, или княжеским, знаменам и едва не овладел ими: верная дружина отстояла их с напряжением всех сил. Еще князь Владимир Андреевич, находясь в засаде, был только зрителем битвы и скучал своим бездействием, удерживаемый опытным Димитрием Волынским. Настал девятый час дня: сей Димитрий, с величайшим вниманием примечая все движения обеих ратей, вдруг извлек меч и сказал Владимиру: «Теперь наше время». Тогда засадный полк выступил из дубравы, скрывавшей его от глаз неприятеля, и быстро устремился на моголов. Сей внезапный удар решил судьбу битвы: враги, изумленные, рассеянные, не могли противиться новому строю войска свежего, бодрого, и Мамай, с высокого кургана смотря на кровопролитие, увидел общее бегство своих; терзаемый гневом, тоскою, воскликнул: «Велик бог христианский!» — и бежал вслед за другими. Полки российские гнали их до самой реки Мечи, убивали, топили, взяв стан неприятельский и несметную добычу, множество телег, коней, верблюдов, навьюченных всякими драгоценностями.

Мужественный князь Владимир, герой сего незабвенного для России дня, довершив победу, стал на костях или на поле битвы под черным знаменем княжеским и велел трубить в воинские трубы; со всех сторон съезжались к нему князья и полководцы, но Димитрия не было. Изумленный Владимир спрашивал: «Где брат мой и первоначальник нашей славы?» Никто не мог дать об нем вести. В беспокойстве, в ужасе воеводы рассеялись искать его, живого или мертвого; долго не находили; наконец два воина увидели великого князя, лежащего под срубленным деревом. Оглушенный в битве сильным ударом, он упал с коня, обеспамятел и казался мертвым; но скоро открыл глаза. Тогда Владимир, князья, чиновники, преклонив колена, воскликнули единогласно: «Государь! ты победил врагов!» Димитрий встал: видя брата, видя радостные лица окружающих его и знамена христианские над трупами моголов, в восторге сердца изъявил благодарность небу; обнял Владимира, чиновников; целовал самых простых воинов и сел на коня, здравый веселием духа и не чувствуя изнурения сил. Шлем и латы его были иссечены, но обагрены единственно кровию неверных: бог чудесным образом спас сего князя среди бесчисленных опасностей, коим он с излишнею пылкостию подвергался, сражаясь в толпе неприятелей и часто оставляя за собою дружину свою. Димитрий, провожаемый князьями и боярами, объехал

поле Куликово, где легло множество россиян, но вчетверо более неприятелей, так что, по сказанию некоторых историков, число всех убитых простиралось до двухсот тысяч. Князья белозерские, Федор и сын его Иоанн, торусские Феодор и Мстислав, дорогобужский Димитрий Монастырев, первостепенные бояре Симеон Михайлович, сын тысячского Николай Васильевич, внук Акинфов Михаил, Андрей Серкиз, Волуй, Бренко, Лев Морозов и многие другие положили головы за отечество; а в числе их и Сергиев инок Александр Пересвет, о коем пишут, что он еще до начала битвы пал в единоборстве с печенегом, богатырем Мамаевым, сразив его с коня и вместе с ним испустив дух; кости сего и другого Сергиева священновитязя, Осляби, покоятся доныне близ монастыря Симонова. Останавливаясь над трупами мужей знаменитейших, великий князь платил им дань слезами умиления и хвалою; наконец, окруженный воеводами, торжественно благодарил их за оказанное мужество, обещая наградить каждого по достоинству, и велел хоронить тела россиян. После, в знак признательности к добрым сподвижникам, там убиенным, он уставил праздновать вечно их память в субботу Дмитровскую, доколе существует Россия».

Читали ли эти строки чиновники-руководители, которых с уверенностью за их высказывания можно назвать иноплеменниками. Наверное, нет. Не признавая историю народа, с которым они живут и которым командуют, они признают лишь карьеру и мечтают только о продвижении по партийной лестнице вверх, где ждет их материальное раздолье.

Как много еще таких руководителей-трутней. Словно саранча, они облепляют русский ствол жизни и безнаказанно пожирают и уничтожают все на своем пути. До каких пор в них будут эти привычки заезжих людей?

Старик с улыбкой посмотрел на меня и сказал:

— А теперь поднимемся на горку, я тебе еще кое-что покажу.

Мне жаль было расставаться с рекой. И, взглянув на нее напоследок, стараясь как следует запомнить ее, я смиренно поклонился ей и пошагал за поднимающимся на заснеженную горку стариком. Полы его полушубка приподнимал ветерок. И когда они развевались, старик походил на огромную птицу, собирающуюся вот-вот взлететь. Пугаясь этого, я поспешил за ним.

Сказочная обстановка Радонежа была дорога мне, и я боялся нарушить окружающую меня тишину громким словом или неверным движением. Даже ступал я на снег так осторожно, словно этот снег был не нынешним, а снегом зимы 1328 года.

Вдруг направо вверху раздалось звонкое протяжное блеянье. Это овцы в хлеву, который находился, видимо, рядом с храмом, нарушили тишину. И все сразу как-то ожило, зашевелилось, наполнилось смыслом и какой-то новой, высокой радостью. Ведь когда-то, давным-давно, много лет назад в хлеву скрывали волхвы младенца Иисуса Христа от Ирода. И сразу перед глазами предстала картина, на которой Божья Мать сидит с младенцем в хлеву, окруженная ягнятами и овцами.

— К счастью запели… — произнес старик, чуть замедлив шаг. — Да оно и всегда так бывает, когда ягнятки поют. — И, сказав это, пошагал на удивление легко и уверенно.

Перекликаясь, дружно блеяли овцы. Видимо, они разбудили от дневной спячки какого-то беспокойного петуха, который, захлопав крыльями, начал звонко, на всю округу петь вечное ку-ка-ре-ку. На горке появились деревенские мальчишки в зеленых шапках-ушанках и в расстегнутых пальто, все заснеженные, возбужденные, румянощекие. У двоих из них красные штаны, которые на искристом снегу полыхают ярким пламенем. Их лица смелы и беззаботны. Старик, остановившись, улыбнулся. У них были старинные санки, без полозков, а чтобы они лихо скользили, днище их было обито тонкой жестью. Это были так называемые старинные русские санки-кузовки с высокими деревянными бортами. Кататься на них одно удовольствие. Самый смелый из ребят с любопытством посмотрел на нас и сказал:

— Дедушка, не желаете с дяденькой прокатиться?..

Остальные хором прикрикнули на закружившуюся вокруг нас собачонку. Раза два подпрыгнув, она тут же утихла.

— Желать-то желаю, да года не те… — ответил благодарственно старик и обратился ко мне: — А ты не желаешь?

— В следующий раз… — тихо ответил я.

Словно поняв наше смущение, мальчонка спросил нас:

— А у родника, который выкопал Сергий Радонежский, вы были?

— Нет еще… — ответил старик.

— Обязательно сходите, все туристы туда ходят, — и, сказав это, он вместе с остальными ребятами лихо запрыгнул в кузовок. Он тут же дернулся и понесся к речке.

Смеясь, ребята что-то кричали друг другу, руками обхватывая бортик кузовка, который несся все сильнее и сильнее, готовый вот-вот подняться и полететь. Мы позавидовали их безостановочному, стремительному спуску. Красный цвет их штанов, зеленый цвет шапок и темный цвет пальто издали на снегу напоминал цветы, брошенные с горы неизвестно кем.

— Братцы мои!.. — кричал самый старший из них. — Братцы мои! — И этот его живой человеческий крик вместе с блеяньем ягнят, пеньем петуха нес с собой такое ощущение прелести жизни и добра, что я вместе со стариком вздохнул и прослезился.