Софринский тарантас
Шрифт:
Старики с недоумением посмотрели на художника, вольготно расположившегося под навесом. Маленький взял ковш и, налив полную миску ухи, поставил ее на стол.
Высокий старик с тоской почесал затылок и, подойдя к художнику, спросил его глухим голосом:
— Сынок, а зачем тебе Скворцы?
— Там родина моя… — с кроткой улыбкой произнес художник.
— Небось и родители
— Нет, родителей давно нет, — вздохнул тот. — Но зато остались знакомые.
От вновь нахлынувших воспоминаний лицо художника мгновенно преобразилось. Он с замираньем вздохнул, улыбнулся, вытер ладонью слезы.
— То есть выходит, ты возвращаешься…
— Выходит, так… — улыбнулся художник и, достав из-за пазухи пожелтевшую фотографию, протянул старику: — Вот мы все здесь, так сказать, из детства…
Старик взял в руки фотографию и, прищурив глаза, начал внимательно ее рассматривать. Второй старик, налив себе стопку водки, медленно выпил ее, а затем, удивленно посмотрев на фотографию, робко произнес:
— Вот она, старая-то Русь, не то что сейчас! — и, закурив, вышел из-под навеса. Затем обернулся в сторону художника и, горько усмехнувшись, спросил его: — А если нет твоих Скворцов, что будешь делать?
Художник вздрогнул. Лицо его от неожиданности охватившего волнения исказилось. Встав, он зло посмотрел на старика.
— Что это значит?..
— Ах ты, господи! — одернул его высокий. — Выпил и мелешь черт знает что…
— Да ну вас… — с обидой произнес маленький. Он хотел еще что-то добавить, но высокий оборвал его.
— Ты лучше скажи, готова уха?
— А как же, я уже ее разлил… — и, поперхнувшись дымком, закашлял. — Ну зелье, Бог знает, для кого выпускают…
Редкие дождевые капли изредка падали с неба. Ветерок все так же поднимал волны на озере. К рыбакам подбежала собака. Один из рыбаков кинул ей рыбешку, и она, схватив ее, стала жадно есть.
Нищий, бросив играть, крикнул мальчонке, стоящему в воде:
— Наши русские села холодные и голодные, а свой газ иностранцам отдаем…
На что в ответ мальчонка сказал:
— А
Нищий вздохнул и, выставив из лодки костыли, вновь заиграл, то и дело встряхивая головой и передергивая плечами в такт музыке.
Костыли упали в воду. Ветер поднимал волны и гнал их к берегу. Белые чайки, покачиваясь, сидели на борту катера и подозрительно смотрели то на рыбаков, которые о чем-то спорили, то на прибрежные деревья, листва которых блестела и переливалась.
На какой-то миг солнце из-за туч выглянуло. И художник, увидев его, приободрился. Оно было точь-в-точь как и на его картине. А затем он услышал голоса из далекого детства… А затем перед глазами появились Машенька, Васька, Михайло Михайлович и все остальные такие далекие, но в то же время и близкие.
Отодвинув чашку с ухой, он встал из-за стола.
— Сынок, ты куда? — спросил старик.
Но художник, ничего не отвечая, торопливо шагал по берегу навстречу ветру и усилившемуся дождю.
— Это сердце его торопит, — воскликнул маленький. — Деревни нет, а дух ведь все равно остался.
— Откуда дух, — протяжно произнес высокий и, покосившись на катер, болтавшийся на волнах, махнул рукой: — Если бы дух был, то чайки бы рыбу не клевали.
Затем дрожащей рукой прикурил сигарету и, продолжая с напряжением вглядываться в уходящего художника, сказал: — А ведь я думал, он пьян.
Дождь позвякивал по крыше навеса. Рыбаки, забравшись на катер, смеясь, начали заводить его.
Вспыхнули желтые огоньки бакенов, напоминая о том, что скоро наступит вечер. Нищий, кое-как с помощью мальчонки выйдя из лодки, сел на пустой чемодан и, крича в сторону катера: «Во-во! Опять без меня!..» — тихо заиграл вальс.