Софья Васильевна Ковалевская

Полубаринова-Кочина Пелагея Яковлевна

Но и за границей жизнь Софьи Васильевны отнюдь не была спокойной. Ее тревожит материальное положение мужа, поэтому она старалась сократить свои расходы. Беспокоила ее и разлука с мужем. Она пишет, что скучает о нем, хочет встретиться, а если он соскучился без нее и без дочери, выражает свою готовность совсем вернуться в Россию.

Когда Вейерштрасс и его сестры пригласили Ковалевскую провести лето с ними в Мариенбаде, то только, «чтобы не обидеть старичков», она согласилась поехать туда с Фуфой на две-три недели. Мужу она сообщает также, что путешествие туда стоит недорого.

Из Мариенбада она посылает ему следующее письмо:

Милый дружок! Вот уж мы четвертый день в Мариенбаде;

гу» ляем целый день; окрестности очень хорошенькие; прелестный сосновый и еловый лес и горы в моем вкусе, т. е. не слишком крутые, С годами во мне развиваются наклонности туристки. Как бы я наслаждалась теперь, если бы нам опять пришлось раз путешествовать с тобою. Прежде я ничего не умела ценить, но теперь было бы иначе. Неужели и вправду ты не выберешься из России в августе! Мне так горько это думать, что я почти решалась в таком случае вернуться на зиму домой. Разрешишь ли ты мне только поехать еще месяца на два в Париж, чтобы там, если возможно, привести мою работу к окончанию? Вейерштрассы зовут меня в Швейцарию, но я ни за что не поеду, так как лишь только я вижу перед собой зелень и лес, я работать не могу; а совесть моя разрешает мне тратить твои деньги за границей только под условием быть remothered нр [задохнувшейся] под грудою бумаг. Здесь я дождусь только твоего письма. Пожалуйста, ответь мне поскорее и пообстоятельнее: могу ли я поехать в Париж, где мне там остановиться и через кого ты перешлешь мне в таком случае деньги на следующий месяц?

Фуфа и Марья Дм. блаженствуют. Русских здесь много, и мы с некоторыми уже вступали в разговор, но ни с кем еще настоящим образом не познакомились. Фуфа каталась сегодня на осле (притом сидя верхом по-мужски, так как дамских седел здесь нет) и совсем не боялась. Выйдет из нее Ида Пфейфер (знаменитая

99

4*

наездница.— П. К.), это уже очевидно. Прощай, мой дорогой и ми* лый дружок. Обнимаю тебя крепко. Целую много раз; жду от тебя обстоятельного письма.

Ах, если бы нам скоро свидеться и притом за границей! Страх как хочется повидать тебя. Кажется, уж целый год н§ видались. Напиши мне, как быть; как ты решишь, так мы и сделаем. Вся твоя Софа4.

В другом письме она выражает свою радость по поводу его скорого приезда. «От последнего я просто прыгаю от удовольствия», — пишет она. Однако Владимир Оиуфри- евич не спешил к Софье Васильевне и не звал ее к себе. Сейчас мы можем объяснить это: по мере того как запутывались его материальные дела, он хотел все больше отдалиться от жены, чтобы одному нести бремя материальной ответственности. Но в то время Софья Васильевна не знала этого и приписывала отчуждение Владимира Онуфриевича другим причинам — охлаждению к ней. На это ей намекала Юлия Лермонтова.

В начале 1882 г. Софья Васильевна встретилась с Владимиром Онуфриевичем в Париже; он приехал туда по делам Рагозиных. Супруги собирались вместе поехать в Канн, на юг Франции, чтобы пожить там с семьей Александра Онуфриевича, но поехал один Владимир Онуфриевич; Софья Васильевна осталась из экономии и ждала обратного проезда мужа через Париж. Владимир Онуфриевич послал ей открытку (6 января) из Даруа, о Южной Франции, очень нервную по тону: «Софа, необходимо было ехать, а хорошо, что осталась в Париже, ибо ты будешь станция и point de ralliement [сборный пункт]. Я, вероятно, телеграфирую] тебе сходить к Andre и, взявши с него слово не сообщать сказанного банкиру Gros, поехавшему в Москву, а оставить мне это сообщение, можешь прочесть ему копию с моего письма Торнтону и спросить его мнения. Скажи, что я поехал в Cannes [Канны], чтобы видеть Лорис-Мели- кова и товарища М. Пут. Сообщ. и заручиться их содействием на будущее и на

мою train Ярос.-Рыбин. Прощай; умница, что осталась в Париже. Купи финансовой журнал Semain Financ. и познакомься с Улле» [РМ 2].

Но после этого «из Канны уже он написал мне совершенно в другом тоне, а теперь, очевидно, с ним происходит нечто весьма странное»,— пишет Софья Васильевна Александру Онуфриевичу, так как недели две она не име?

4 ЛОА АН, ф. 300, оп. 2, № 76.

100

да от мужа никаких известий и боялась, как бы из-за денег он не попал в беду. «Если бы В. О. решил успокоиться и ограничиться университетом, то мне, конечно, необходимо было бы вернуться в Россию, и это вовсе не было бы так ужасно, если бы только В. О. действительно успокоился и не губил и себя и меня вечными придумываниями» (71, с. 283],—пишет Софья Васильевна дальше. У нее была ясно определившаяся настроенность — работать, и она переставала понимать, в каком состоянии находился Владимир Онуфриевич. Однако она выполняла его поручения и как-то старалась ему помочь. В дневнике 1882 г., в Париже, есть запись:

«30 января. Писала процесс для адвоката весь день. В 7 пошла обедать, уснула 1 час до 9, а вечер [ом] пишу письма Л. И. и Мариону и собираюсь укладываться.

31 января. Приехала в Берлин» [64, с. 177].

По-видимому, в Берлине Ковалевская пробыла недолго. Мудрый Вейерштрасс пишет ей 11 апреля 1882 г. в Париж:

Мой дорогой друг! Прошло уже более четверти года со времен ни Твоего отъезда из Берлина, и я ни разу не написал Тебе. Ты имела бы полное право жаловаться на меня, если бы сама не знала по опыту, что можно ясно сознавать свой долг и тем не менее откладывать его исполнение со дня на день, но отнюдь не из-за невнимания или лени.

Твое первое письмо из Парижа тоже заставило себя долго ждать, и, откровенно сознаюсь тебе, мне было бы очень трудно немедленно ответить на него.

Из каждой строки Твоего письма и еще более из того, что читалось между строками, было достаточно ясно, что по причинам, р которых Ты не хотела и не могла высказаться подробнее, Тебя охватили волнения и заботы, грозившие надолго помешать Твоему горячему желанию спокойно отдаться своим работам.

Ты не привыкла откровенно высказываться своим друзьям в подобных случаях и полагаешь, что каждый человек должен стараться самостоятельно справляться с тем, что ему приходится нести.

Я вполне сочувствую Тебе в этом отношении и поэтому не мог решиться просить у Тебя разъяснений и более подробных сообщений. И все же я, как твой искренний друг и духовник, едва ли мог бы молчаливо пройти мимо того, что Ты сообщаешь намеками и что мне удалось скомбинировать.

Б этом заключается действительная причина, почему мне трудно было решиться написать Тебе [125, с. 230].

В этом длинном письме Вейерштрасс, желая повернуть мысли своей ученицы к математике, сообщает о своих по- рледних исследованиях, а также обращает ее внимание на работы других математиков: Кронекера, Эрмита, Пуанка-* ре, Фукса, Шварца, Клейна.

Когда, наконец, Софья Васильевна написала Вейерш- трассу о своих личных делах, то получила такой ответ:

Берлин 14.6.82

Мой дорогой друг!

Меня очень огорчило, хотя и не удивило, все, что Ты сообщаешь в первой части Твоего долгожданного письма.

В действительности я уже давно догадался о настоящей причине Твоего продолжительного пребывания в Париже и Твоего аб* солютного молчания. Достаточно было нескольких часов, в течение которых мне пришлось познакомиться с г. Ковалевским, чтобы убедить меня в том, что в ваших отношениях есть внутренняя трещина, угрожающая их полным разрывом.