Сохраняя веру (Аутодафе)
Шрифт:
Вспомнив, что юная аудитория не сводит с него глаз, Тим поспешил закончить цитату:
— «Если же траву полевую… Бог так одевает, кольми паче вас…!»
Стараясь не давать волю чувствам, он спросил у одной из девочек:
— Дорис, как ты думаешь, что Иисус хотел этим сказать?
Девочка встала и начала свои бесхитростные объяснения, а Тим воспользовался моментом и еще раз посмотрел туда, где видел Дебору.
Сейчас он с трудом различил ее удаляющуюся фигуру. Но и этого было достаточно, чтобы глубоко ранить его сердце. Значит, Дебора вернулась домой.
Вечером, дома, Тим прошел в столовую и налил себе большой стакан виски. Затем вышел в гостиную, придвинул кресло к окну и распахнул его, подставляя лицо под свежую струю воздуха.
Он сделал глоток и принялся бранить себя:
«Чему ты так удивляешься, ради бога? Ты что же, думал, она станет еврейской монашкой и каждый вечер будет зажигать тебе свечу? Ирландский идиот! У нее своя жизнь. Она и думать забыла…»
Он поднял бокал и произнес тост:
— За тебя, Дебора Луриа! Ты стерла меня из своей памяти. Ты больше не помнишь о том, кем мы были друг для друга.
Он еще раз глотнул, под воздействием алкоголя давая волю эмоциям. Он не сразу понял, что плачет.
И тут, стиснув зубы, Тим простонал:
— Будь ты проклята, Дебора! Он не может дать тебе и половины моей любви!
57
Тимоти
Тим не осмеливался звонить из конторы прихода. И даже из дома отца Ханрэхана, поскольку сестра Элеонора, многие годы ведавшая его хозяйством, в любую минуту могла войти.
Чувствуя себя виноватым, он купил в киоске номер «Тэблет» и расплатился пятидолларовой купюрой, попросив продавца дать ему сдачу серебром.
— Что, отец мой, в игральные автоматы собрались?
— Угадали, мистер О’Рейли.
Да, даже ближайшим телефонным автоматом не воспользуешься — того и гляди, попадешься на глаза кому-нибудь из прихожан.
В отчаянии он доехал на метро до Фултон-стрит, нашел там офисное здание с установленными возле него таксофонами и вошел в будку, так чтобы его было не видно и не слышно.
— Алло, Тим? Рад тебя слышать.
— Спасибо, Ваше Преосвященство, что нашли время ответить на мой звонок.
— Что за глупости, Тим! Ты же знаешь, я всегда рад с тобой поговорить. Вообще-то, должен сказать, это телепатия: я как раз собирался тебе позвонить. Что у тебя случилось?
— Ваше Преосвященство, — начал Тим, — я… Это очень трудно объяснить…
— Тим, не нравится мне твое настроение. Надеюсь, ты не растерял… веры? Здесь, в Бостоне, священники разбегаются так, будто в соборе пожар.
— Нет, нет, — поспешил заверить Тим. — Но я не могу вам объяснить всего по телефону. Можно мне приехать и поговорить с вами лично?
— Конечно. Завтра же с утра выделю тебе время, если ты сам к этому времени успеешь.
— Благодарю вас, Ваше Преосвященство.
Тим облегченно вздохнул.
Резиденция кардинала находилась в Брайтоне на холме. По римским меркам, ее едва ли можно было назвать грандиозной, но
Тим нервно ждал на скамье в конце длинного коридора с мраморным полом. Прошло минут десять, прежде чем распахнулись высокие двери красного дерева и секретарь кардинала, смуглый широкоплечий кубинец, жестом пригласил посетителя войти. Неожиданно за его спиной возникла солидная фигура самого Малрони. Он от дверей окликнул Тимоти:
— Входи, мой мальчик! Добро пожаловать в край бобов, трески и «Ред Сокс».
Он обнял Тима за плечи и повел в уютный небольшой кабинет, оглядываясь на священника-кубинца.
— Отец Хименес принесет нам чаю, а мы пока можем начать. Я бы пригласил тебя на ленч, но мне предстоит обед с ректоратом богословского факультета Бостонского колледжа, на котором я должен буду отстаивать свои позиции в ответ на их вымогательства. Я подумал, лучше я избавлю тебя от этого бремени, пока сам кардиналом не станешь.
Его Преосвященство откинулся на спинку кожаного кресла, почти такого же красного цвета, как его мантия, и сказал:
— Так, так, мой мальчик, впервые вижу тебя в таком мрачном настроении. Что-то тебя тревожит. Рассказывай, что случилось.
Накануне Тим всю ночь провел в раздумьях, какой придумать предлог, какую сочинить историю, и, конечно, если понадобится, то и солгать, чтобы только уговорить кардинала перевести его из Бруклина.
— Занятно, Тим, — заметил Малрони. — Помню тебя еще розовощеким семинаристом. Потом ты стал ученым священнослужителем в Риме, но меня всегда поражало, что ты нисколько не меняешься внешне. А сейчас я вижу на твоем лице тень. Из чего заключаю, что ты в тяжелом кризисе. И, что бы ты мне ни говорил давеча по телефону, миссия пастора тебя вдруг разочаровала. Я прав?
— Нет, Ваше Преосвященство, — выпалил Тим, — ни в коей мере. Просто…
Он никак не мог договорить эту фразу, но вдруг принял для себя решение, что, несмотря на риск, сказать правду будет лучше всего.
— Дело в женщине…
Прелат закрыл лицо руками и невнятно произнес:
— Отец Небесный, так я и знал!
— Нет, вы не так поняли, — перебил Тим. — Я хочу сказать — была одна женщина… Она жила в моем приходе…
— И?
— Но это было задолго до моего посвящения в сан, — с жаром сказал Тим. — Я тогда был в семинарии и… да, Ваше Преосвященство, я с нею согрешил. — Он чуть помолчал и добавил: — Я тогда любил ее всем сердцем.
Кардинал вскинулся:
— А теперь?
— А теперь я снова там, где могу ее увидеть. Это невыносимо…
— Она замужем? — перебил прелат.
Тим кивнул.
— И я наверняка знаю, что у нее есть ребенок, по крайней мере один.
— Так, хорошо. Ты с ней говорил?
— Нет, я ее видел только издали. Но от этого у меня…
— Болезненные воспоминания? — допытывался прелат. В голосе его слышалось сочувствие.
— Да, именно. Боюсь, я больше не могу оставаться в Сент-Грегори, иначе я просто сойду с ума.