Сокола видно по полёту
Шрифт:
Грай убрала рисунки и книгу в ящик и задвинула его под топчан. На Роберта она не смотрела, её щёки порозовели от смущения.
— Отец боится, что меня никто не возьмёт замуж… Он не будет меня ругать, если увидит, что я верчусь перед зеркалом… но я знаю, он огорчится. А я хочу, чтобы он гордился мной. И чтобы Тиметт тоже гордился. Закопай гребень и зеркало где-нибудь в лесу.
Торстен нравился Роберту. Неторопливый и невозмутимый в повседневной жизни, на тренировках тот становился проворным и стремительным, а в бою почти таким же бешеным, как Красная Рука. Но, в отличие от Сверра, погибшего Гвена и того же Тиметта, он никогда не обижал
Иногда Роберт, возвращаясь от ручья с полными вёдрами, проходил мимо поляны, на которой упражнялись юные Обгорелые, и останавливался посмотреть. Торстен, ловко уворачиваясь от тренировочных ножей и кинжалов, не скупился на похвалы напарникам и подбадривал других, а порой позволял младшему взять над собой верх. Но когда Грай спросила, не хочет ли он заниматься с ребятами, то Роберт помотал головой, убеждённый, что ему никогда не сравняться с ними в мастерстве. А увидев, как при нападении на обоз пятнадцатилетние парни сражались наравне со взрослыми, и вовсе загрустил.
С сегодняшнего дня Роберту предстояло не только тренироваться с ними, но и спать под одной крышей, вместе есть, обсуждать текущие дела, шутить и спорить, отстаивать своё мнение, ходить на охоту и грабить путников. Он должен наконец научиться владеть мечом, защищаться и нападать. И убивать.
— Здесь покамест спать будешь, ага, — показал на дальний угол Торстен. Он и говорил так же основательно и неспешно, как и ходил.
Роберт ещё ни разу не бывал ни в одном из шатров и теперь оглядывался с не меньшим любопытством, чем до этого в доме вождя. С левой стороны, начиная от входа и далее по периметру, стояли двухуровневые топчаны, сколоченные из небольших грубо обтёсанных брёвен. Там спали подростки. Выстланный шкурами пол заканчивался общей лежанкой для малышей, как раз в том углу, куда Роберту указали. Чуть в стороне от центрального опорного столба слабо тлел очаг, который окружали низенькие скамейки из брёвен пошире.
— Скоро День Посвящения, — сказал Торстен. — Мы со Сверром и Олом уйдём в шатёр к старшим, и кровати освободятся. Тогда и переберёшься от мелкотни, ага. А пока здесь я старшой, мне подчиняются все, и ты тоже. Ясно?
— То есть Улрике больше мной не командует? — хмыкнул Роберт.
— Опосля меня, — не поддержал шутку Торстен, шмыгнув носом. — Сначала ты делаешь, что скажет вождь, потом Одноглазый Тиметт, и потом я. До обеда мы тренируемся. Это если не идём на охоту. После обеда дела клана, ага. Все по очереди работаем в кузне… помогаем Ульфу в коптильне… мелкотня ходит за хворостом. Надо, чтоб сарай всегда был полон дров. За этим следит Ол, но дрова заготавливают все. Дагфинн учит делать рукоятки для ножей и кинжалов, вытачивать древки для копий и приделывать потом наконечники, которые сделал Смэд. Эша покажет, как выделывать шкуры… Как у тебя с этим?
— Пока не очень, — признался Роберт. — Я пробовал, но у меня не получается их зачищать. Постоянно дырявлю…
— Эша лучше всех шкуры выделывает. Любые — от мышиных до сумеречного кота, ага. Сходишь к ней. Она покажет и расскажет. Всего один раз, так что просто смотри и слушай. И запоминай.
— Хорошо. А что с лошадьми, за ними мы тоже ходим? — вспомнил Роберт слова Грай.
Торстен одобрительно кивнул, показав, что этот вопрос ему больше по душе, чем предыдущий.
— Те коняки, которых мы приводим снизу, идут в котёл. Они негодные для гор, ага. Наши меньше и лучше для езды по снегу и лесу. Они за озером пасутся свободно, но изгородь всё равно есть. Их там ещё и собаки охраняют, но иногда сумеречные коты всё
— Врёшь… — не поверил Роберт, поздно спохватившись, что может получить в ухо за такое непочтение.
— Клянусь сиськами Огненной ведьмы! — пылко воскликнул Торстен, не обратив внимания на малозначительное. — Гвену несколько раз перепадало, и мне как-то повезло… А ты был с женщиной?
Роберт нехотя кивнул — он не любил вспоминать об этом.
— Ха, точно! — хмыкнул Торстен. — Тебя ведь из борделя забрали! Ладно, пошли на поляну, надо проверить, на что ты годен. По дороге расскажешь про бордель. Хаген хвастался, как они ходили в бордели в Королевской Гавани. Говорил, девки там огонь! И что называются они шлюхи. Они такое вытворяют, что и представить неловко… Кстати, никогда больше не заходи в дом вождя, если он тебя сам не позвал…
Роберт запыхался, отбиваясь от Торстена коротким лёгким мечом. Сначала он стрелял из лука по набитым сухой травой мешкам, и если стоя у него неплохо выходило, то на бегу, в кувырке, с колена всё обстояло гораздо скромнее. Затем они скрестили боевые копья, и звонкий деревянный перестук собрал целую толпу зрителей, которые одобрительно гудели, когда Роберт очередной раз получал древком то под колено, то в грудь. Рукопашная тоже длилась недолго — Торстен уложил его на спину, прижав горло локтем, за считанные секунды. Но тоскливее всего Роберту стало от того, как обстояли дела с мечом.
— Я безнадёжен? — спросил он, прекрасно понимая, что выглядит жалко.
— Безнадёжных не бывает, — веско сказал Торстен. — Надо, чтобы Ивер глянул на тебя.
— Зачем? И почему Ивер?
Единственный пожилой Обгорелый, которого Роберт видел, жил отшельником где-то в предгорье. Он собирал травы и разные корешки, сушил их, а потом приносил Силдж. Слушал её новый заказ, выпивал с мужчинами у костра кружку перебродившего берёзового сока за неспешным разговором, балагурил с женщинами, и опять уходил до следующего раза.
— Когда-то Ивер тренировал молодых, — сказал Торстен. — Сейчас уже нет, но, небось, глянуть тебя не откажется. Он пришёл сюда из-за Узкого моря… давно ещё, ага… У себя на родине, в Дотракийских степях, он пожелал жену своего вождя… и бежал, чтобы его не убили. Он много, где побывал, а потом к нам прибился… да так и остался.
— Он дотракиец? — удивился Роберт. Неприязнь, шедшую откуда-то из детства, из брезгливых рассказов редких гостей, пересилило обычное любопытство, и он спросил: — А правду говорят, что дотракийцы… ну, не только с женщинами?
— Что они на лошадей своих забираются? Я тоже такое слышал… Но ты лучше у Ивера не спрашивай. Не смотри, что он старый. Порубит тебя на мелкие кусочки, и пикнуть не успеешь.
— А почему он живёт не здесь… ну… не со всеми?
— Обгорелые вольный народ. Почти все мужчины, когда стареют, уходят. Редко, кто остаётся. Придёт время, я тоже уйду, ага… не хочу быть обузой для клана. Ивер был с Тиметтом на последней войне, а когда вернулся, решил жить один… Это Ивер говорит, что безнадёжных не бывает. Он говорит, что у любого человека есть какой-нибудь талант, надо только его увидеть.