Соколы Троцкого
Шрифт:
– Я с радостью дам их вам, – сказал он, – но не думаю, что вам следует отправлять их. Вот прочтите доклад.
Я прочел доклад командующего Дальневосточной армией. В докладе содержался анализ недавних столкновений советских и японских войск на монгольской границе. Бои были достаточно серьезными и включали применение танков, артиллерии и авиации. Обе стороны рассматривали эти стычки как удобную возможность испытать новую боевую технику. Хуже всего показали себя клепаные танки. Они не только оказались чрезвычайно уязвимыми к противотанковому огню, но взрывами заклепки выбивались внутрь танков и превращались в крупнокалиберные пули, несущие смерть экипажу. В докладе предлагалось прекратить производство клепаных машин и полностью перейти на сварку.
– Вот
Несмотря на то, что мы не продавали Турции все типы машин, которые ее интересовали, мы все-таки поставляли им продукцию высшего качества. Туркам пришлось подождать, но они получили сварные танки.
Я рассказываю эту историю потому, что спустя семь лет я с изумлением прочел в американских газетах, что американские танковые заводы, в том числе предприятия Крайслера, во время критических боев в Северной Африке вынуждены были остановить танковое производство для внесения изменений в техническую документацию и переоснащения производственных линий. Это стоило им нескольких миллионов долларов и нескольких месяцев драгоценного времени. В сообщениях говорилось, что клепаные американские танки были уязвимы для противотанковой артиллерии, опасны для экипажей. От взрывов заклепки превращались в смертоносные пули и т. д. и т. п. Короче говоря, то, что я прочел, почти слово в слово повторяло доклад, с которым я ознакомился семь лет назад в кабинете маршала Тухачевского в Москве. Мне казалось совершенно невероятным, что советский опыт с танками так и остался секретом для Америки в первые годы ее перевооружения.
Мне было особенно грустно слышать это, потому что у меня был шанс помочь моей новой родине – Америке – обогатить ее русским опытом. Но этот шанс был упущен не по моей вине. По прибытии в Соединенные Штаты мой знакомый, очень уважаемый американец, Уолтер Липпман, с которым я познакомился в Париже, рекомендовал меня Байрону Фою из корпорации «Крайслер» на работу в этом концерне. Наши переговоры затянулись, и я вынужден был пойти на другую работу.
Но возвращаюсь к моим туркам: после нескольких месяцев задержки наконец все танки, грузовики и автобусы, которые они заказали, были собраны на причалах в Одессе. Как раз в тот момент, когда специально пришедший в Одессу турецкий пароход готов был принять их на борт, раздался звонок от Розенгольца с приказом остановить погрузку.
– Но почему, Аркадий Павлович?
– Совет по лицензиям только что сообщил мне, что отгрузка не предусмотрена утвержденным Политбюро квартальным планом экспорта.
– Но она есть в годовом плане, и Политбюро принимало специальное решение о поставке этой продукции в Турцию! Турецкий посол просил ускорить отправку. Мы можем понести убытки в виде штрафа!
– Это невозможно! Вы так же хорошо, как и я, знаете строгие инструкции по этому вопросу. Подготовьте проект решения Политбюро о дополнении квартального плана и немедленно заходите ко мне с ним. При первой возможности я доложу его Хозяину, – сказал мне Розенгольц, заканчивая затянувшийся разговор.
Но Хозяин был чем-то занят. Неповоротливая бюрократическая машина буксовала. Турецкое судно вернулось полупустым. Мы потеряли почти два месяца, что принесло убытки и нам и туркам. Но неприкосновенность квартального плана была важнее соображений хорошей торговли, здравого смысла и коммерческой репутации. Не имея решения Политбюро о включении этой позиции в квартальный план, Розенгольц не мог разрешить мне отгрузку. Если бы он даже и принял такое решение, то таможенные власти в Одессе не разрешили бы его осуществить.
На такие формальности терялось очень много драгоценного времени. Я уже говорил, что Розенгольц, пытаясь ускорить события, часто сообщал мне о срочных решениях Политбюро, не дожидаясь поступления официальных документов на бланках Совмина из аппарата Молотова. Точно так же для ускорения Розенгольц часто обращался напрямую в Политбюро, минуя
– Бармин, подготовьте проект решения Политбюро, – нередко говорил он мне. А затем сам правил этот проект и лично относил Сталину в один из приемных дней. Магическая подпись Сталина требовалась на всем. Она была не только на наших принципиальных документах, определявших основные коммерческие и финансовые показатели, но даже на планах грузоперевозок.
Я специально подчеркиваю, что Сталин постоянно и детально контролировал нашу работу потому, что во время второго московского процесса сломленный Розенгольц был вынужден признаться в том, что он троцкист, саботажник и фашистский агент. Его заставили признаться в том, что он использовал деньги из бюджета своего наркомата для финансирования троцкистских заговоров за рубежом, что он намеренно экспортировал в Японию крупные партии чугунного литья, в то время как советская промышленность простаивала (по крайней мере, так утверждалось) из-за нехватки металла. Подобные «операции», о которых он упоминал в своих признаниях и о которых суд подчеркнуто не стремился получить детальную информацию, на взгляд тех из нас, кто знал все процедуры, были невозможны без одобрения Сталина. Я оставляю читателю самому догадываться, о чем я думал и о чем думали все другие советские деятели в промышленности, торговле, финансах и в самом партийном аппарате, которые, прочтя отчет о процессе, могли сразу сказать, что эти «признания» не могли отражать правду.
Что касается меня, то я испытал чувство негодования и отвращения, когда прочел «признания» Розенгольца о том, что он намеренно увеличил экспорт чугуна в Японию, чтобы подорвать советскую промышленность и помочь фашизму. Я вспоминал, как много раз меня вызывали к Розенгольцу, где я под расписку знакомился с последними решениями Политбюро об увеличении экспорта. Там я часто встречал своего коллегу, президента «Техноэкспорта» Полищука. Этот трест, само создание которого стало возможно в результате индустриализации, занимался в основном экспортом рельсов, сельскохозяйственного оборудования и т. п. в страны Востока. Я хорошо помню, как в документе за подписью Сталина, после параграфа, предписывающего «Автомотоэкспорту» направить новую партию грузовиков и оружия в Синьцзян, шел параграф, имеющий отношение к «Техноэкспорту», который я воспроизвожу почти дословно:
«Представленный «Техноэкспортом» квартальный план по экспорту чугуна признан неудовлетворительным. Принято решение увеличить экспорт на «X» тысяч тонн и поручить Наркомвнешторгу под личную ответственность товарища Розенгольца и президента «Техноэкспорта» товарища Полищука в тридцатидневный срок выйти на рынок с упомянутыми выше дополнительными объемами экспорта. В осуществлении этой задачи следует принять во внимание особенно благоприятную конъюнктуру, сложившуюся на рынках Японии, Турции и Персии. Товарищам Орджоникидзе и Пятакову поручается обеспечить отгрузку требуемой продукции с предприятий по согласованию с товарищем Розенгольцем в указанный период. Председателю Комиссии партийного контроля товарищу Ежову поручается осуществить контроль за выполнением данного решения и доложить Политбюро».
Бедный Полищук, который подписывался под этим решением, наверное, не предполагал, что его шеф, Розенгольц, а может быть, и он сам заплатят головой за выполнение этого «категорического указания» Хозяина. Имя Полищука, как непосредственно ответственного за выполнение этих «предательских и профашистских» решений, не было включено в список жертв очередного процесса, но его детальное знание всех обстоятельств делает вероятным, что и он был уничтожен.
Если бы Розенгольц захотел защищаться, он мог бы сослаться на публикации в «Правде» триумфальных заявлений ее редактора Мехлиса, смысл которых заключался в том, что об успехах индустриализации можно судить по резко возросшему экспорту чугуна во многие зарубежные страны, в частности в Японию.