Сократ и афинская демократия
Шрифт:
В итоге, чаще всего сталкиваясь не столько с учением самого Сократа, сколько с его творческим антиохлократическим (что тогда объективно означало — антидемократическим) развитием, афинский демос начинает все больше и больше проникаться ненавистью к самому Сократу, чьи гуманистические этические идеи, трансформируясь в идеологию обороняющегося класса аристократии и богачей, постепенно превращались в боевое знамя самых различных социальных сил, оппозиционных демократии–охлократии.
И говоря об этом, нам не следует думать, что Сократ был совершенно не причастен к такому развитию событий. Как всякий умный и адекватный человек, судя по всему, он прекрасно видел и понимал социальную суть происходящего и морально был все–таки на стороне уходящего в прошлое социально и ментально близкого ему аристократического
Показательна и ситуация с «Анабасисом» Ксенофонта: опасаясь, что общение с персидским царевичем Киром может повредить Ксенофонту в глазах государства, так как считалось, что Кир усердно помогал лакедемонянам в войне против Афин, Сократ посоветовал ему направиться в Дельфы и попросить бога относительно того, можно ли его ученику Ксенофонту уехать из Афин. По прибытии в Дельфы, Ксенофонт спросил Аполлона, не то, можно ли ему уехать, а какому богу он должен принести жертву и вознести молитву, чтобы со славой и пользой совершить задуманное путешествие и благополучно вернуться. Аполлон вещал ему: принести жертву богам, как положено в подобных случаях. По возвращении Ксенофонт рассказал о пророчестве Сократу. Выслушав его, Сократ стал укорять Ксенофонта за то, что тот не спросил бога, следует ли ему ехать, но, решив сам с собой, что ехать надо, спросил только о лучшем способе совершить путешествие. Однако, — сказал он, — раз уж ты именно так поставил вопрос, надо исполнить приказание бога. Итак, Ксенофонт принес жертву согласно повелению бога и отплыл сражаться сначала за интересы персидского царевича Кира, а затем за Спарту, причем и персы и лакедемоняне были ярыми врагами Афин [2].
Всмомним еще один факт. По словам обвинителя Мелета, Сократ часто цитировал место из Гомера о том, что Одиссей, встречая воина знатного рода, предлагал ему быть лидером и садиться не с народом, а на своем почетном месте, а вот если встречал громко кричащего мужа из народа, то скипетром его ударял и грозно бранил его: «Сядь, злополучный, недвижно и слушай, что скажут другие, те, кто мудрее тебя, ты ж негоден к войне и бессилен, и никогда ни во что не считался в бою, ни в совете». И эти стихи, по словам Мелета, Сократ толковал в том смысле, будто поэт одобряет, когда бьют простолюдинов и бедняков [3].
Комментируя же это место обвинения, Ксенофонт заступается за Сократа такими словами: «Однако на самом деле Сократ говорил, что людей, ни словом, ни делом не приносящих пользы, не способных помочь в случае надобности ни войску, ни государству, ни самому народу, особенно если сверх того они еще и наглы, необходимо всячески обуздывать, как бы богаты они ни были» [4].
И, как нам представляется, даже такого рода защита явно свидетельствует о том, что Сократ действительно считал необходимым социально и политически обуздывать тех, кто не имел собственного комплекта тяжелого вооружения и плохо разбирался и в больших финансах и в большой политике.
Таким образом, считая, что власть не должна попадать к тем, кто не прошел соответствующего жизненного пути, не имел должного элитарного образования, был беден и потому падок на сиюминутные меркантильные обещания демагогов, Сократ, хоть и исподволь, завуалированно, опосредованно, руками своих учеников и собеседников, на самом деле, все равно принимал участие в той жесткой борьбе за власть, что разгорелась в Афинах в последней четверти V века до н. э. А поскольку он находился на стороне исторически проигравшей, оппозиционной постепенно берущим власть в свои руки социальным низам, неудивительно, что хоть и с небольшим опозданием, но кара победителей не минула и самого Сократа.
Наступал третий, последний для Сократа, этап его взаимоотношений с той афинской демократией, которая на глазах изживала в себе остатки влияния аристократов и среднего класса, окончательно превращалась в открытую охлократию, политическую гегемонию паразитически настроенных социальных низов.
Этап
Детально разбирать этот этап не представляется целесообразным. После гибели Крития и свержения тирании Тридцати политическая власть окончательно переходит в руки социальных низов. Начинается та характерная для таких периодов истории эйфория победителей, которая при кажущейся сугубой субъективности, на самом деле носит совершенно объективный характер: ведь в ходе репрессий и того, что позже обычно называется «перегибами на местах», победивший социальный слой окончательно уничтожает тех, кто может нести потенциальную опасность для нового строя, особенно идеологов.
Так, ту борьбу за защиту своего идеологического пространства, что так неудачно повели с Сократом тираны, пытавшиеся запрещать философу разговаривать с молодыми людьми, теперь блестяще завершили демократы- охлократы. Незадолго до дела Сократа, сразу после свержения тиранов, в архонство Евклида (403/2 год до н. э.) в Афинах был принят показательный декрет некоего Архина, вводивший ионийский алафавит как основу школьного обучения. С учетом того, что в Афинах и так был принят именно ионийский алфавит, можно не сомневаться в том, что данный декрет имел сугубо политический характер. С одной стороны, он, возможно, на самом деле наносил удар по тем попыткам некоторых грамматиков учить эфебов, скажем, лаконскому алфавиту. С другой, он просто должен был отрезвляюще воздействать на тех людей, кто пытался вносить в сферу образования хоть какие–то там нововведения. Его социальный смысл как бы гласил: «Сфера воспитания и образования подрастающего поколения является идеологически приоритетной для новой власти, и потому людям, не получившим специального для этого благословления, больше заниматься общением с юношеством строжайше запрещено!».
Мы уже знаем, что, начав вести маевтические беседы с сыном Анита, тем самым Сократ как бы перешел ту незримую черту, которая являлась границей, защищающей идеологию победивших социальных низов, идеологию той самой невежественной толпы, которую так хлестко характеризовал в своих речах первый афинский философ.
Как бы ни защищали Сократа в своих впоследствии написанных «Апологиях» и «Воспоминаниях» Платон и Ксенофонт, они защищали своего Учителя все–таки с классовых позиций исторически и политически проигравшего класса аристократии. Несмотря на их стремление всячески обелить того, кто своим общением с ним сделал их впоследствии великими, зажег в них божественный огонь разума, их диалоги не могли скрыть противоречия между взглядами Сократа и политической реальностью последних десятилетий его жизни. Они однозначно свидетельствуют нам о явной, последовательной и непримиримой оппозиционности Сократа не столько демократии вообще, сколько той демократии, под внешней вывеской которой в Афинах скрывалась охлократия, гегемония социальных низов.
Поэтому, завершая эту главу и эту работу, отвечая на поставленный во введении вопрос о взаимоотношениях Сократа и афинской демократии, и о том социальном подтексте, что привел его к конфликту с ней и последующей гибели, нам следует отметить следующее.
Выводы работы
Для начала, оценивая ситуацию в целом, следует заметить справедливость замечания римского философа–стоика Сенеки, который констатировал: «Не существует государства, которое может вытерпеть
истинного мудреца, нет мудреца, который вытерпел бы реальное государство» [5]. То есть тот логический посыл, которым руководствовался Сократ, а именно — «все неразумное не заслуживает уважения» [6], являлся заведомо оппозиционным совершенно любому политическому строю. И это так, хотя бы потому, что Сократ еще имел в своем распоряжении того многовекового (записанного) исторического опыта, который свидетельствует, что при построении политических систем люди руководствуются не столько логическими подходами, сколько своим пониманием той социальной целесообразности, которая чаще всего противоречит и логике и общепринятым морально–нравственным установкам человечества.