Сократ сибирских Афин
Шрифт:
Мы шли по старым кварталам города, застроенным серыми пятиэтажками. Но уже тут и там возникали современные коттеджи, расталкивая и тесня своим нахальным видом прежние строения.
— Полагаю, глобальный человек, — сказал Сократ, — что если бы к тебе явился бог и спросил бы, довольно тебе было бы стать тираном Сибирских Афин, да притом — если бы тебе это показалось не великим делом, но ничтожным — предложил бы тебе стать тираном всей Сибирской Эллады, увидев же, что и того тебе недостаточно, но ты стремишься управлять всей Азией, обещал бы тебе и это, причем не только обещал, но в тот
— Я думаю, Сократ, что и с любым другим, кому выпало бы это на долю, было бы то же самое.
— Однако ценой своей жизни ты вряд ли пожелал бы обрести тираническую власть над землею всех сибирских эллинов и варваров?
— Думаю, что не пожелал бы, Сократ. Зачем она мне, если бы я никак не смог ею воспользоваться?
— Ну, а если бы мог воспользоваться ею во зло и в ущерб самому себе? Верно, и на таких условиях ты бы ее не захотел?
— Разумеется, нет.
— Итак, ты видишь, что небезопасно наобум принимать все, что тебе предлагают, или же самому об этом просить. Но еще хуже принимать то, на что тебя насильно толкают или понуждают.
И тут я вдруг припомнил, что меня действительно что-то понуждает к определенным действиям. Это было оно. Да только что оно собой представляло, я не знал.
— Если у тебя есть какие-то соображения, то не молчи, глобальный человек, — сказал Сократ.
— Откуда у меня возьмутся соображения? Я вот только чувствую, Сократ, что когда я с тобой, то мне хорошо, хотя периодически и напиваюсь. В голове моей возникают упорядоченные мысли, я создаю некие философские системы, пусть и нелепые. Я многое припоминаю, даже то, чего со мной никогда не было. Короче, я чувствую себя человеком.
— Глобальным человеком? — уточнил Сократ.
— Нет, нет, просто человеком.
— Как же ты можешь быть простым человеком, когда делаешь со Временем и Пространством, что захочешь. То закидываешь нас в будущее, то вообще меняешь настоящее до неузнаваемости.
— Не знаю, Сократ. Да и что такое будущее, когда я не знаю, что такое Время вообще.
— Этого никто не знает, — успокоил меня Сократ. — Я вот раньше полагал, что Время движется по кругу. И то, что чуть впереди, и называем мы будущим, хотя на самом деле это очень далекое прошлое, о котором мы крепко и окончательно забыли. А вот то, что в очень далеком будущем, на самом деле является не таким уж и далеким прошлым, поэтому мы о нем кое-что помним.
— Значит, время это нечто вроде колеса?
— Я же говорю тебе, что раньше я так думал. Но я ведь ничего не утверждаю!
— А как ты теперь думаешь?
— Не знаю, но что-то тут не так…
— А еще ты говорил, Сократ, что поскольку, мол, душа человека периодически
— Верно, глобальный человек, именно так я и говорил. Но теперь вот, пообщавшись с тобой и посмотрев на те выкрутасы, что ты делаешь со Временем, я думаю, что тогда душа человека должна побывать во всех когда-либо живших, ныне живущих и еще не родившихся людях.
— Как это, Сократ? — не понял я.
— А вот так, она должна быть глобальной душой. И страшно подумать, что она сделает, если воплотиться вдруг в одном, глобальном человеке.
— Ты говоришь обо мне, Сократ?
— А то о ком же… Помнишь, как ты, будучи еще мальчиком, совершил Великую Галльскую революцию? Об этом тогда все газеты писали. Упразднил богов, всех насильно сделал свободными и равными братьями.
— Не помню, Сократ, — искренне сознался я.
— Хорошо еще, что эта революция не дошла до Сибирской Эллады. А Великий Октябрьский хроноклазм?
— Что-то смутно припоминаю.
— Этот-то и до нас докатился… А представляется ли тебе, глобальный человек, что знаток в подобных вещах бывает одновременно в силу необходимости и разумным человеком, или мы скажем, что это далеко не так?
— Далеко не так, Сократ.
— И каково же, по-твоему, было бы человеческое общество, состоящее из пламенных революционеров, искусных и неподкупных журналистов, оглушительных рок-музыкантов и других подобных же знатоков, а также из людей, разбирающихся в том, как надо воевать или убивать, и из мужей-ораторов, лопающихся от спеси, причем все эти люди не обладали бы знанием наилучшего и не было бы в этом обществе человека, понимающего, когда и для чего наилучшим образом использовать любого из них.
— Я сказал бы, что это скверное общество, Сократ.
— Я думаю, ты еще больше укрепился бы в этом мнении, когда бы увидел, насколько каждый из них честолюбив и считает, что самой важной частью государственной жизни является та, в которой сам он может себя превзойти. Я утверждаю, что в своем искусстве сам по себе такой человек — наилучший. Что же касается наилучшего для человеческого общества и для него самого, то здесь он совершает множество промахов, ибо будучи лишен ума, он доверяет кажимости. При таких обстоятельствах разве не правы мы будем, если скажем, что подобное человеческое общество преисполнено множества смут и беззаконий?
— Правы. А как же…
— Признаешь ли ты, что большинство неразумно, разумны же — немногие.
— Да, Сократ.
— Да и те неразумны…
— Это-то мы несомненно подтвердим, Сократ.
— Следовательно, большинству людей выгодно и не знать и не думать, будто они знают. Ведь они будут изо всех сил стараться сделать то, что они знают или думают, что знают, и эти старания большей частью принесут им скорее вред, чем пользу.