Сократ сибирских Афин
Шрифт:
— Ага, — согласился Сократ. — Мы должны не столько заботиться о том, что скажет о нас большинство, сколько о том, что скажет о нас человек понимающий, что справедливо, а что несправедливо, — он один да еще сама истина… Ксантиппа, например…
— А кроме всего прочего, — сказала Ксантиппа, — Сократ по натуре своей глубоко религиозный человек. Он, как положено, но сообразно достатку, приносит жертвы богам и вопрошает их, при необходимости, посредством гаданий на пальцах. Далее, он сознательно сторонится обсуждения проблем переустройства Вселенной и насильственного изменения физических законов, будучи убежден в невозможности постижения божественной природы мира и тем более подчинения
Сократ уже давно ерзал на завалинке, дожидаясь, видать, указания своего даймония, что делать.
— А особо питает дружеские чувства к Сократу сам Аполлон, — сказала Ксантиппа. — Рассказывай уж сам, Сократ.
— Дак, кому рассказывать-то? Все это знают.
— Кому, кому? Глобальному человеку, конечно!
— А! Ему! — догадался Сократ. — Да будет ли он слушать-то?
— Будет, — подтвердила Ксантиппа. — Никуда ему не деться!
— Да, — подтвердил и я, хотя меня сейчас больше интересовало, есть ли в Сократовой усадьбе сортир.
— Слушайте же, — согласился Сократ. — И хотя бы кому-нибудь показалось, что я шучу, будьте уверены, что я говорю сущую правду.
Тут забор между усадьбами Сократа и его старинного друга Критона повалился и из клуб пыли, отряхивая хитоны и гиматии начали появляться любопытствующие: сам Критон с бидоном нерасплескавшегося садово-огородного вина, Симмий с вощеной дощечкой и стилосом для записывания речей Сократа, поцарапанный Аристокл и несравненная Каллипига. Она-то тут откуда взялась?
Я расстроился и пошел исследовать руины Сократовских сараев.
Дверь у сарая была, хотя и открывалась, оглашая окрестности скрипом одной петли, а вот задней стены, да и части боковых — не было и в помине. Видать, пошли в печку холодными зимними вечерами. Зато глазам представал прекрасный вид на болото, кочковатое, непроходимое, украшенное кое-где остовами проржавевших грузовиков и тракторов. Ясно. Проводили мелиорацию, да вовремя одумались и все бросили.
Вдали, в уже сгущающихся сумерках, виднелось жилище Диониса и его жены Ариадны — храм “На Болотах”.
Я с облегчением помочился и вернулся в человеческое общество.
Симпосиум уже начался. Садово-огородное вино было в меру разбавлено медицинским спиртом. Сократ говорил:
— Истинная причина естественных явлений коренится не в них самих, а в божественном разуме и мощи. Сами же явления природы — лишь сфера приложения причины, но не ее источник.
— Я понял, Сократ, — тут же влез со своими мыслями ненавистный мне Аристокл, — что ты понимаешь причину как духовное начало, которое не следует путать и смешивать с природными явлениями. Причина выносится за рамки материального бытия и не смешивается с ним. Это бытие подразумевает причину как свое определяющее начало, как божественный разум и божественную силу, которая наилучшим образом устроила все так,
— Вот и Лейбниц говорил, что наш мир — лучший из миров. — Со счастливым выражением на лице Каллипига сжала плечо Аристокла, но тот даже не заметил этого. А вот я заметил!
Я взял кружку с садово-огородным, встал, прокашлялся и сказал:
— Ага… Ввиду всеобщей мировой связи явлений добродетели и пороки отдельных людей сказываются не только на них самих, на благе их семей, друзей, родного полиса, но и на судьбе всех прошедших и грядущих поколений, на всем космическом порядке вещей. Тем самым вопросы о человеческих добродетелях и пороках, добре и зле, справедливости и несправедливости оказываются не просто личными и просто общественными, но и общечеловеческими, общекосмическими, всеобщими и вечными.
А потом я упал и провалился в Аид, кажется.
Глава семнадцатая
Мне не спалось, и не потому, что спал я на полу, а просто, без всякой причины.
И вдруг кто-то, еще до рассвета, стал стучать изо всех сил в ветхую дверь сократовского дома. Ксантиппа, не столь рассерженная, что ей не дали выспаться, сколь испуганная, что безумный лиходей развалит дом, поспешно отворила дверь, и внутрь ворвался человек, заоравший, что есть мочи:
— Сократ, проснулся ты или еще спишь?
По голосу, да и по материалистическому поведению, я сообразил, что это исторический диалектик.
— А-а! Милый Межеумович, — сказал Сократ. — Уж не принес ли ты какую-нибудь новость?
— Принес, — ответил материалист, — но только хорошую.
— Ладно, коли так, — сказал Сократ. — Но какая же это новость, ради которой ты явился в такую рань?
Тут Межеумович, подойдя поближе, объявил:
— Марк Аврелий приехал.
— Позавчера еще, — сказал Сократ, — а ты только теперь узнал?
— И еще Гай Юлий Кесарь с Флавием Веспасианом!
— И эти тогда же. На одном, видать, пароходе переплыли Срединное Сибирское море.
— А я, клянусь несуществующими богами, узнал только вчера вечером. — И с этими словами, оттоптав мне ноги и ощупав кровать, Межеумович сел на нее. — Да, только вчера, очень поздно. Я все бьюсь над отчетом славному Агатию о симпосии у Каллипиги. Ни черта не получается! И о чем только вы там говорили? Так вот, принесла меня Каллипига домой, поужинал я и уже собрался на покой, но тут пришла с работы жена моя Даздраперма и говорит мне, что задержалась, потому что в “Высоконравственном блудилище” ждали высоких гостей из Третьего Рима, а они, видать, устав с дороги, не нашли сил прийти. Я хотел тотчас же бежать к тебе, но потом заподозрил, что не слишком ли уж поздний час. А лишь только отошел после вчерашнего возлияния, как сейчас же встал и пошел сюда. Это ведь славный Агатий пригласил их.
Сократ, зная его мужество и пылкость, спросил:
— Да что тебе в этом? Уж не обижает ли тебя чем-нибудь славный Агатий?
— Как может кого-нибудь обидеть Славный Агатий?! Ты, видать, совсем сдурел, Сократ! Славный Агатий организовал международный симпозиум по проблемам Пространства и Времени.
— А-а… — сообразил Сократ. — А великие физики, Гай Юлий Кесарь, Флавий Веспасиан и Марк Аврелий, на него именно и приехали?
— Точно. А к тебе я пришел, чтобы пригласить на это ученый симпозиум.