Сокровенная роза

Борхес Хорхе Луис

Симон Карвахаль

На ферме в девяностых мой отец Встречал его. Они не обменялись И дюжиной скупых, забытых слов. Отец потом припоминал лишь руку: Всю кожу левой, с тыльной стороны, Бугрили шрамы от когтей… В хозяйстве Занятие у каждого свое: Один — объездчик, а другой — табунщик, Тот — молодец орудовать арканом, А Карвахаль был здешний тигролов. Бывало, тигр повадится в овчарню Или во мраке вдруг заслышат рык — И Карвахаль пускается по следу. Он брал с собой тесак и свору псов. В конце концов они сходились в чаще. Он

уськал псов. Огромный желтый зверь Кидался из кустов на человека, Чья левая рука сжимала пончо — Защиту и приманку. Белый пах Зверь открывал, внезапно ощущая, Как сталь до самой смерти входит внутрь. Бой был неотвратим и бесконечен. И гибель находил один и тот же Бессмертный тигр. Не стоит поражаться Уделу Карвахаля. Твой и мой — Такие же. Но наш извечный хищник Меняет лики и названья — злоба, Любовь, случайность или этот миг…

Второй вариант Протея

Природой полубог и полузверь, Меж двух стихий на полосе песчаной Не знал он памяти, что неустанно Глядится в бездну былей и потерь. Его мученье было тяжелее: Знать, что от века запечатлено Грядущее и замкнуты давно Врата и судьбы Трои и Ахеи. Внезапно схваченный в минуту сна, Он представал пожаром, ураганом, Пантерой, тигром золоточеканным, Водой, что под водою не видна. Ты тоже — воплощенные потери И ожиданья. Но на миг, в преддверье…

Неведомое

Луна не знает, что она луна, И светится, не ведая об этом. Песок песку непостижим. Предметам Не осознать, что форма им дана. Не сходен мрамор выщербленной гранью Ни с отвлеченной пешкой, ни с рукой, Ее точившей. Вдруг и путь людской, Ведущий нас от радости к страданью, — Орудие Другого? Он незрим. Здесь не помогут домыслы о Боге, И тщетны колебания, тревоги И плоские мольбы, что мы творим. Чей лук стрелой, летящею поныне, Послал меня к неведомой вершине?

Брунанбург, год 937

Рядом с тобой — никого. Я убил человека сегодня ночью. Он был храбрый и рослый, из славного рода Анлафа. Меч вошел ему в грудь, немного левей середины. Он рухнул на землю и стал ничем, вороньим кормом. Напрасно ты его ждешь, неведомая подруга. Его не доставит корабль, бегущий по желтым водам. Напрасно твоя рука будет шарить в утренней дреме. Постель холодна. Я убил человека под Брунанбургом сегодня ночью.

Слепой

Кто в зеркалах таится отраженьем, Когда немею перед амальгамой? Что за старик безмолвно и упрямо Глядит из них с усталым раздраженьем? Во тьме свои безвестные черты я Ищу рукой… Нежданный отсвет краткий, И я твои вдруг различаю прядки — Седые или снова золотые? "Ты потерял лишь внешние личины", — Ответит Мильтон на мои вопросы. Суждение, достойное мужчины, Но как забыть про книги или розы? Свое лицо увидевши воочью, Я знал бы, кто я нынешнею ночью.

1972

Боясь, что предстоящее (теперь — Исчерпанное) изойдет аркадой Напрасных, убывающих и смутных Зеркал,

приумножением сует, Я в полутьме, почти что засыпая, Молил неведомых богов наполнить Хоть чем-то или кем-нибудь мой век. Сбылось. Мне послана Отчизна. Деды И прадеды служили ей изгнаньем, Нуждою, голодовками, боями, Но снова блещет дивная гроза… Я — не из сонма пращуров, достойных Строки, переживающей века. Я слеп, и мне уже восьмой десяток. Я не Франсиско Борхес, уругваец, Который пал, приняв две пули в грудь, И отходил среди людских агоний В кровавом и смердящем лазарете. Но Родина, испошлена вконец, Велит, чтоб темное перо всезнайки, Поднаторев в ученых исхищреньях И непривычное к трудам клинка, Вобрало зычный рокот эпопеи, Воздвигнув край мой. Время — исполнять.

All our yesterdays [3]

С кем было все, что вспоминаю? С теми, Кем прежде был? С женевцем, выводящим В своем невозвратимом настоящем Латинский стих, что вычеркнуло время? С тем, кто в отцовском кабинете грезил Над картой и следил из-за портьеры За грушевыми тигром и пантерой — Резными подлокотниками кресел? Или с другим, туда толкнувшим двери, Где отходил и отошел навеки Тот, чьи уже сомкнувшиеся веки Он целовал, прощаясь и не веря? Я — те, кто стерт. Зачем-то в час заката Я — все они, кто минул без возврата.

3

Все наши прожитые дни (англ.).

В чужом краю

Кто-то спешит по тропинкам Итаки, Забыв о своем царе, много лет назад Уплывшем под Трою; Кто-то думает о родовом участке, Новом плуге и сыне И, верно, счастлив. Я, Улисс, на краю земли Сходил во владенья Аида, Видел тень фиванца Тересия, Разделившего двух переплетшихся змей, Видел тень Геракла, Охотящуюся в лугах за тенями львов, Тогда как Геракл — среди богов на Олимпе. Кто-то сейчас повернул на Боливара, либо на Чили, Счастливый или несчастный. Если бы это был я!

Зеркалу

Зачем упорствуешь, двойник заклятый? Зачем, непознаваемый собрат, Перенимаешь каждый жест и взгляд? Зачем во тьме — нежданный соглядатай? Стеклом ли твердым, зыбкой ли водой, Но ты везде, извечно и вовеки — Как демон, о котором учат греки, — Найдешь, и не спастись мне слепотой. Страшней тебя не видеть, колдовская, Чужая сила, волею своей Приумножающая круг вещей, Что были нами, путь наш замыкая. Уйду, а ты все будешь повторять Опять, опять, опять, опять, опять…

Мои книги

Мои (не знающие, кто я) книги — Такой же я, как и черты лица С бесцветными глазами и висками, Которое пытаю в зеркалах И по которому веду ладонью. Не без понятной грусти признаю, Что все, чем жив, останется на этих Листках, не ведающих про меня, А не других, перебеленных мною. Так даже лучше. Голоса умерших При мне всегда.