Сокровенное таинство

Питерс Эллис

Были и другие вопросы, на которые монах не находил ответа, – размышляя над ними, он словно блуждал в запутанном лабиринте. Прежде всего – почему девушка выбрала именно Уэрвелль? Безусловно, она могла остановить свой выбор на этом аббатстве потому, что оно довольно далеко от ее дома. Новую жизнь лучше всего начинать на новом месте, подальше от родного очага. А может быть, она предпочла Уэрвелль оттого, что тамошняя бенедиктинская обитель была одной из самых процветающих на юге страны и сулила богатые возможности для одаренной, не лишенной честолюбия девушки? Допустим, что так, но вот с чего это она велела трем своим спутникам дожидаться в Андовере и не позволила им проводить ее до конца пути? Правда, одного она оставила при себе – самого доверенного и преданного ей с детства слугу. Но действительно

ли он таков? Все отзывались о нем именно так, но люди, бывает, и ошибаются. Коли он и впрямь был ей так близок, почему же она и его отослала прочь, не доехав до монастыря? А если поставить вопрос иначе – может быть, так будет точнее, – отослала ли она его на самом деле? И где же все-таки он провел целый день до возвращения в Андовер? Шатался по Винчестеру и глазел на тамошние диковины, как сам утверждает? Или был занят другими делами? Что стало с ценностями, которые она везла? Для кого-то это, может, и небольшое богатство, но для иного бедняка – целое состояние. Но главное, конечно, что сталось с ней? Этот вопрос Кадфаэль повторял вновь и вновь. И тут сквозь хитросплетение загадок и тайн перед монахом блеснул возможный ответ – он увидел его и устрашился, ибо то, что предстало перед его мысленным взором, приводило в еще большее смятение. Если он прав, если то, что ему сейчас померещилось, не пустая фантазия, тогда все, кто замешан в эту историю, оказались в западне. Тщетно пытался монах нащупать выход – повсюду подстерегали ловушки, и любая попытка развязать этот узел могла лишь усугубить и без того казавшееся безвыходным положение. Оставалось надеяться только на чудо.

Наконец колокол призвал к заутрене, и брат Кадфаэль поспешил в храм, где от всего сердца стал молить Всевышнего наставить его и указать путь к разрешению этой загадки. «Но кто я таков, – думал монах, творя молитву, – чтобы уповать на милость Господню, в которой иные, быть может, нуждаются несравненно больше?»

Брата Фиделиса на заутрене не было. Стоя рядом с местом своего друга, истово молился Рун, который ни разу даже не взглянул на брата Уриена, искренне полагая, что монаху не пристало отвлекаться во время церковной службы и думать о чем-либо ином, кроме молитвы. У него еще будет время поразмыслить об Уриене, который наверняка не отказался от дурных помыслов. Рун, душою еще дитя, судил обо всем с детской уверенностью и ясностью и не боялся взять на себя ответственность за душу другого человека. Но он не мог пойти к своему исповеднику и рассказать ему все, что подозревал и что знал об Уриене. Поступить так – это значит лишить Уриена возможности самому осознать свой грех, исповедаться, покаяться и получить отпущение. С другой стороны, юный монах привык считать, что ябедники заслуживают всяческого презрения. Наверное, ему придется все же что-то придумать – недостаточно просто на какое-то время убрать Фиделиса с глаз Уриена. Но это потом, а сейчас Рун с воодушевлением распевал псалмы и творил молитвы, не сомневаясь в том, что Господь непременно вразумит его.

Брат Кадфаэль наскоро съел свой завтрак и пораньше отпросился из трапезной, чтобы навестить Хумилиса. Когда он, запасшись чистыми льняными тряпицами и целительной мазью из трав, явился в келью больного, тот уже сидел на постели. Хумилис был умыт, выбрит и даже накормлен, если только ему действительно удалось что-нибудь проглотить. В руке он держал чашу с водой, в которую для бодрости был добавлено несколько капель вина. Рядом с его постелью на низеньком табурете сидел Фиделис, ловивший каждый его взгляд или жест и готовый немедленно броситься выполнять любое желание своего друга.

Когда брат Кадфаэль вошел, мертвенно бледные губы Хумилиса тронула улыбка. Искалеченный крестоносец таял как свеча и походил на обтянутый кожей скелет. «Увы, он недолго пробудет с нами, – подумал Кадфаэль, улыбаясь Хумилису в ответ, – он все ближе и ближе к иному миру – скоро, очень скоро его несокрушимый дух покинет эту бренную оболочку, которая стала ему в тягость».

Фиделис поднял глаза, улыбнулся, как бы повторяя улыбку Хумилиса, поправил сбившуюся легкую простыню на постели и поднялся с табурета, уступая место Кадфаэлю. Сам он остался стоять поблизости на тот случай, если понадобится подсобить лекарю. А без помощи

юноши Хумилис уже не мог обойтись. Несомненно, сейчас только любовь Фиделиса да железная воля самого умирающего крестоносца удерживали жизнь в этом истощенном, почти бесплотном теле.

– Ты хорошо провел ночь, брат? – спросил Кадфаэль, меняя повязку.

– Неплохо, – отозвался Хумилис, – и все благодаря тому, что рядом был Фиделис. Я понимаю, что не заслуживаю такой привилегии, но дух мой слаб, и потому я осмеливаюсь просить, чтобы Фиделис оставался со мною и впредь. Ты замолвишь словечко перед отцом аббатом?

– Уж я бы не преминул, да только нужды в этом нет, – ласково ответил Кадфаэль, – отец аббат все знает и сам одобрил это решение.

– Ну уж коли мне оказана такая милость, – промолвил Хумилис, – то убеди, ради Бога, Фиделиса – он стал для меня и нянькой, и исповедником, день и ночь только обо мне и хлопочет, а о себе вовсе забыл. Скажи ты ему, чтобы хоть к мессе сходил – я-то ведь уже не могу. Да не худо было бы ему и в саду поработать, прежде чем снова закрыться со мной в четырех стенах.

Фиделис слушал ласковые сетования Хумилиса с улыбкой, но улыбка его была полна невыразимой печали. «Этот юноша, – подумал Кадфаэль, – слишком хорошо знает, что времени осталось совсем немного, а потому дорожит каждым проведенным вместе мгновением». Нередко любовь в своей слепоте расточает отпущенное Всевышним время, но Фиделис бережно собирал его драгоценные крупицы.

– Брат Хумилис дело говорит, – согласился Кадфаэль, – ступай к мессе, Фиделис, а я здесь посижу, пока ты не вернешься. Да не торопись, повидайся с братом Руном – он вроде бы тебя искал.

Фиделис понял, что лекарь хочет остаться наедине с больным, и послушно вышел. Хумилис с тяжелым вздохом, потрясшим все его исхудалое тело, повалился на подушки.

– А что, Рун и впрямь его искал?

– Искал, и непременно найдет.

– Вот это славно! У Фиделиса большая нужда именно в таком друге, жизнелюбивом и чистом душой. О, Кадфаэль, Господь дарует невинным истинную мудрость. Хотел бы я, чтобы и Фиделис был таким, но он другой – так уж Бог судил. Они с Руном прекрасно дополняют друг друга. Но дело не в этом, Кадфаэль, мне пришлось отослать его, чтобы поговорить с тобой. На сердце у меня камень – я тревожусь за Фиделиса.

Для брата Кадфаэля это было не новостью, он лишь молча кивнул в ответ.

– Видишь ли, Кадфаэль, – откровенно признался Хумилис, – за то время, пока ты ухаживал за мной, я ведь тоже к тебе присмотрелся, и надеюсь, мы понимаем друг друга. Для тебя ведь не секрет, что я умираю. Но, поверь, меня тяготит вовсе не сознание близкой кончины. Я сотни раз смотрел костлявой старухе-смерти в глаза и по справедливости давно уж должен был стать ее добычей. Я беспокоюсь не о себе, а о Фиделисе. Я страшусь покинуть его, оставить одного. Каково придется ему без меня?

– Но он будет не один, – возразил Кадфаэль, – он брат нашего ордена, вся обитель будет поддерживать его и помогать.

Кадфаэля не удивило, что губы Хумилиса искривила горькая улыбка.

– И, – продолжал травник, – если это что-то для тебя значит, знай, что я никогда не оставлю его своей заботой. Да и Рун тоже, не сомневайся. А ты сам говорил, что дружбой юного Руна не стоит пренебрегать.

– Это верно. Такими я представляю себе праведников, исполненных горячей простодушной веры. Но вот ты-то, Кадфаэль, совсем не простак. Ты все примечаешь, все насквозь видишь – порой это даже пугает. И мне кажется, ты догадываешься о том, что меня мучит. Поэтому прошу тебя, скажи, ты позаботишься о Фиделисе, когда меня не станет? Будешь ли ты ему другом и защитником, если в том возникнет нужда?

– Обещаю тебе, – заверил Кадфаэль, – я сделаю для него все, что в моих силах.

Травник наклонился и тряпицей утер струйку слюны, вытекшую из уголка рта утомленного долгой речью Хумилиса. Тот вздохнул и с молчаливой покорностью принял эту услугу.

– Ты, как видно, знаешь то, – мягко продолжал брат Кадфаэль, – о чем я могу только догадываться. Но если моя догадка верна, то, боюсь, все запуталось в такой узел, развязать который не по силам ни мне, ни тебе. Я могу лишь дать тебе слово, что попытаюсь, а там уж как Господь положит. Но все, что только смогу, я для Фиделиса сделаю.