Сокровенный смысл жизни. Том 4
Шрифт:
Когда же появляется человек технологический? Психология, мышление человека технологического появляются на Западе во времена нашего Средневековья. В Средиземноморском бассейне после падения Римской империи люди оказались разделенными, подобно клеткам некогда единого организма. Наблюдался своего рода всеобщий сепаратизм – не было ничего, что могло бы объединить людей. Прежде существовала Римская империя, плохая или хорошая – сейчас мы не будем обсуждать, но она объединяла людей – объединяла с помощью одной и той же монеты (хотя допускались и местные монеты, отвечавшие общему канону), с помощью официального языка, которым была латынь (хотя в разных местах можно было говорить на разных языках),
Один итальянский автор середины XX века говорил, что римляне были в некотором смысле цивилизацией вина. Почему? Потому что туда, куда они приходили, они приносили вино. Их амфоры с вином встречаются везде. Я видел маленький стеклянный кувшинчик в форме виноградной грозди, сделанный в Египте, но во времена римского владычества.
Этот культ винограда, культ вина основательно утвердился с приходом римлян, и не потому, что египтяне якобы не знали вина (в древних захоронениях первых династий есть изображения людей, собирающих виноградные гроздья и танцующих на них ритуальный танец, чтобы приготовить вино), но при римлянах вино появляется как нечто повседневное, нечто общенародное.
В Средневековье вино сакрализуется, превращается в кровь Христову. Изменяется способ мышления человека. Возникают центры сопротивления варварству, ведь теперь у людей уже нет организации, нет государства, которое их объединяет. Вырастают замки с феодальными сеньорами и вассалами, которые живут внутри крепостных стен, а работают снаружи, на полях.
Позже, по мере роста населения, начинается строительство домов не только внутри стен, окружающих замок, но и вне их – своего рода загородная культура. Вновь открываются древние порты, восстанавливаются старые дороги, появляются рынки и развивается обмен.
Человек, который раньше делал ботинки для себя и своей семьи, понимает, что он умеет делать хорошие ботинки, а другие люди плохо обуты, и тогда он решает открыть обувную мастерскую. У этого человека появляется технологический менталитет, потому что для работы в обувной мастерской, кроме работников, нужно использовать еще целый ряд инструментов и приспособлений, которыми его обеспечит кузнец. А кузнецу, чтобы выплавлять гвозди и молотки, необходимы наковальни, кузнечные меха и устройства, которые дадут ему возможность, используя механику, делать не один молот или одну мотыгу для себя и своей семьи, а сотни мотыг, кос, ножей… Так рождается человек технологический, человек, который будет использовать машину практически на пределе ее возможностей.
Пектораль из тумбаги (культура Кимбая)
Во времена Возрождения, в эпоху, называемую в Италии Чинквеченто, мы обнаруживаем, что необходимость выразить себя посредством машины коснулась и интеллигенции. Вы все помните Леонардо да Винчи, его попытки летать, плавать под водой, перемещаться быстрее, чем кто-либо, защищаться броней от выстрелов, делать пушки, которые бы не разрывались при выстреле, – сохранились его знаменитые рисунки, посвященные этому. Среди прочих он работал при дворе герцога Лодовико Сфорца Моро и при дворе Чезаре Борджиа, где руководил возведением укреплений.
Позже он перебрался под защиту французского короля Франциска I в замок Кло-Люсе; с ним работала целая группа людей, которые уделяли
Любопытно, что, когда были изобретены телеграф и железная дорога, все подумали, что изобретено уже все возможное. Но на смену им пришли самолеты и самое изощренное оружие, и все снова поверили, что больше уже изобретать нечего, но был открыт пенициллин и многое другое. Тогда человек начал психологически выходить за рамки технического значения машин, он начал думать, что все его счастье зависит от машин, от технической стороны жизни. Он стал видеть в технике не просто еще один инструмент для проявления своей души, своих стремлений, для связи с другими людьми, для того, чтобы стать богатым и справедливо распределять это богатство; человек влюбляется в машину, начинает отождествлять себя с ней.
Это происходит со всеми нами. Много раз вместе с моими учениками, которые изучали семеричное строение человека, как его понимали в Древнем Египте или в Индии, мы смеялись, когда у кого-то из нас что-то происходило с автомобилем и он говорил: «Мне оторвали брызговики», забывая о том, что у нас-то нет брызговиков, брызговики есть у машины. Человек настолько отождествляет себя с машиной, что мы называем ее «восьмым телом», как будто кроме тех семи тел, о которых говорили древние, у нас есть еще одно – машина.
Короче говоря, мы в огромной мере зависим от машин, от техники. Но не только в физическом смысле, это было бы еще полбеды. Проблема в том, что эта механизация проникла нам в душу, в нашу психику, в наш ум, в наши чувства, и уже не мы управляем машинами, а машины начинают диктовать нам правила, которые мы должны выполнять.
Человек начинает превращаться в робота, начинает перенимать характеристики машины. И это не механические роботы, которых создавали в XVIII веке, – те имели явную человеческую форму, их даже одевали как кукол, и они выполняли разные задачи, в частности играли в шахматы. Такие знаменитые роботы были у Людовика XV и Людовика XVI в Версале.
Сегодня все происходит не так. Сегодня мы мыслим роботов по-другому, у них другие формы – это технические фигуры, состоящие из углов и плоскостей, но мы и одеваться начинаем так же, используя вещи с углами и плоскостями; мы начинаем плоско думать и угловато действовать. Человек технологический сегодня существует не только на физическом плане, он таков и на плане психологическом, и на плане разума, и на духовном уровне.
Перед этим мы говорили, что стул обладает вещественностью, но не обладает бытием, а если нет бытия – нет души, а если у него нет души, мы не можем думать о ее бессмертии. Платон говорил, что человек, который отождествляет себя со стулом, на котором он сидит, становится подобным этому стулу. И это совершенно верно. Платон две с половиной тысячи лет назад видел то, что могло произойти с миром.
Человек настолько отождествляет себя с материей, с материальным планом, с материальными предметами, с материальным окружением, что тоже превращается в нечто материальное; он считает, что обладает вещественностью, что у него нет души. Он испытывает ужасный страх перед смертью, потому что не верит в бессмертие. А если он верующий, у него просто есть надежда, само слово об этом говорит: верующий – это тот, кто верит, верит в то, что он не умрет, что будет продолжать жить; но это надежда, а не знание.