Сокровища Аба-Туры

Могутин Юрий Николаевич

— Ну, это что ж, это верна. Без струменту и вошь не убьешь, не токмо чтоб ружья чинить, — согласился атаман. — Давай тогда в другой раз. Я к тебе в Кузнецк верного человечка подошлю с пистолями-то. Уж ты, Лука, помогай, будь ласков. А Гурка Твердохлеб в долгу не останется. Завсегда товарищев выручить рад. Нужда приспичит, так еще, глядишь, и к нам переметнешься. Ты ведь тоже от боярской неправды страдалец.

Недоля как-то загадочно улыбнулся собственным мыслям, седой же принял его улыбку за знак согласия и заключил почти ласково:

— Ну, вот и сговорились. Два умных мужика завсегда промеж себя договорятся.

Лихие,

видно, куда-то торопились, все время посматривая в сторону тракта; седой попрощался с Недолей за руку, которую тот подал неохотно, и они расстались.

Прощай, Гурка, лихая голова! Разные у вас с Недолей дороги. Тебя дорога через кровь и неправды ведет на плаху, коваля его дорога ведет к бессмертию. Кузнецк, заложенный такими, как Недоля, русскими мастеровыми людьми, будет стоять века, памятником мастерству их и мужеству.

С непонятной какой-то жалостью думал коваль о зипунах. Перед глазами его только что прошла вереница измятых судеб, исковерканных душ, раздавленных надежд. Как легко обнаружить их язвы под покровом напускной бесшабашной лихости!

Недоля еще раз невольно посмотрел в ту сторону, куда подались зипуны.

* * *

А Гурка через некоторое время привел свою ватагу к ветхому аилу в надежде найти тут корм себе и лошадям. Аил был так беден, что корма зипуны в нем не нашли, зато увидели нечто чудное. Татарин андазыном — сохой землю пахал. Только в андазыне у него не лошадь, не вол. Люди у него впряжены в андазын. Налегая на волосяные арканы, привязанные к обжам — оглоблям сохи, тащили ее три черных девки и малец. Халаты на них взмокли, лица искажены надсадой.

В руке у седого всадника сверкнула пистоль. Взгляд свирепый.

Испугался татарин не на шутку, забормотал что-то по-своему: не иначе, паштык урусов, а то и сам кузнецкий воевода. И бухнулся «воеводскому» коню в ноги.

Всадник во гневе потряс пистолью.

— Пошто, нехристь, людишек запряг? Н-ну-кось ответствуй, пень таежный!

Татарин с перепугу дрожал крупной дрожью, силился поднять на седого глаза, но не мог оторвать их от земли.

— Нету лошади, кыргызы за долги увели, — бормотал он скороговоркой. — А без лошади совсем худо. Без лошади не вспашешь. Так только, сверху землицу мало-мало ковыряем. Плохая вспашка — худой урожай. Уже пять лун голодом сидим…

Один из верховых перевел атаману слова татарина. Седой всадник задумался. Потом тряхнул головой и ловко соскочил с коня. Татарин в испуге бросился наутек.

— Э-эй, куда ты? Остановись, кузнечик! — крикнул седой. — Возьми коня-то, возьми!

Татарин остановился, уловив в голосе седого добрые нотки. Седой поманил его пальцем. Татарин несмело подошел. Седой сунул в руки татарина узду своего коня.

— Бери коня!

Татарин опешил. Остолбенели в испуге и недоумении черные девки и малый. Они так и стояли с волосяными арканами через плечо. У мальчонки от удивления — рот бубликом. Всадники басовито расхохотались.

— Бери, пока не передумал! — пригрозил седой и размашисто зашагал прочь от аила.

Всадники шагом тронулись за ним.

— Кто вы? — крикнул, опомнившись, татарин.

Один из всадников приостановился, ответил ему по-татарски:

— Серые зипуны мы. Слыхал про таких? Гулеваны залетные. А конем тебя гулевой атаман наш, Гурий Твердохлеб, жаловал. Молись за его душу

своему басурманскому богу…

Сказал так и пришпорил коня. Уже из чащи, удаляясь, донеслась песня:

Нам постелюшка — мать сыра-земля, Изголовьице — зло-кореньице, Одеялышко — ветры буйные, Покрывалышко — снеги белые, Обмываньице — частый дождичек, Утираньице — шелкова трава. Родный батюшка наш — светел месяц.

Всадники давно уже скрылись в чащобе, а татарин все стоял, не веря в свалившееся на него счастье: сон это или явь? Однако конь — муругий рослый жеребец в богатой сбруе — стоял рядом и косил на него глазом.

Желая удостовериться, что это не сон, татарин потянул за узду. Конь коротко заржал и взлягнул ногой. Татарин отскочил от удара копыта сажени на три.

— Настоящий! — завизжал он радостно, потирая ушибленное место.

* * *

А коваль Недоля и толмач Василий тем временем вышагивали по дороге к Торгунакову аилу, и Серые зипуны не выходили у коваля из головы. Вспоминались легенды о зипунах, слышанные им в разное время. И чтобы как-то скоротать дорогу, одну из них пересказал Недоля своему спутнику…

Везли стрельцы казну в Кузнецк. Напали на них Серые зипуны, казну отняли, стрельцов побили. Снарядил кузнецкий воевода погоню. У речки Грохотухи настигла погоня зипунов. Завязалась перестрелка. У служилых и зелья и свинца в достатке, у зипунов зарядов не густо. Отбивались зипуны сколько могли — свинец кончился. А стрельцы уже вот они — напирают. К самой воде зипунов приперли. Что тут делать, как быть? Заметались зипуны по берегу. Свистят над их головами стрелецкие пули. А зипунам и ответить нечем, ни одного заряда нет у зипунов.

— Открывай ларец! — заорал Гурка. — Откупаться от стрельцов будем.

И запустил лапищу в ларец с деньгами. От серебряного звона монет стрельцы стрельбу прекратили, из укрытий выглядывают. Смотрят и зипуны на своего атамана: неужто решил он казну стрельцам вернуть?

А Гурка тем временем монеты в пищальное дуло забивает. Зипуны поняли Гуркину хитрость и тоже стали монетами ружья заряжать.

— Откупаться так откупаться! — И загремели выстрелы с их стороны, и побежали в страхе стрельцы. А зипуны все палят им вдогонку да кричат:

— Вот вам ваша казна, Боборыкины прихвостни! Возвращаем сполна! Заберите ваше серебро, воеводины усердники!..

Огненных дел мастера

Около Кузнецкого острогу на Кондоме и Брассе реках стоят горы каменные великие и в тех горах емлют кузнецкие ясашные люди каменья, да те каменья разжигают на дровах, разбивают молотами на мелко и раздробив, сеют решетом, а просеяв, сыплют понемногу в горн, и в том сливается железо, и в том железе делают пансыри, бехтерцы, шеломы, копьи, рогатины и сабли и всякое железное, опричь пищалей, и те лансыри и бехтерцы продают колмацким людям на лошади и на коровы, и на овцы, а иные ясак дают колмацким людям железом же.

Из наказа кузнецкому воеводе Федору Баскакову