Сокровища Аба-Туры
Шрифт:
Кудлатые волкодавы с хриплым лаем носились по джяйлоо, и горе было замешкавшемуся барану — собаки с остервенением запускали зубы в курчавый его бок.
— Понимат ить, язва! — уважительно кивнул на собак Пятко. — Эндак у их и барана не умыкнешь.
— Барана захотел! Ты лучше помозгуй, как нам отсель ноги унесть, — нахмурился Федор. — Дела наши, брат, последние. Из этой каменной тюрьмы дорогу к нам одне колмаки ведают. Колмаки ж не токмо помочь нам, а живота нас лишить завсегда рады. Приход наш к ним объявлению войны равен. Потому как казак их не единожды пожитков лишал. От нас им
Вот пришли мы сюды незванно и порядки наводить учнем. А оне скот пасут, как пасли сто, и двести, и пятьсот лет назад. А наведение порядков наших починаем мы с поруба [78] . Вот и попробуй тут колмак разберись в правде нашей среди неправд наших же многих! То опосля оне поймут, что окромя их копченых юрт жисть бывает и что житье по-нашему русскому свычаю и обзаведенью много краше супротив кочевой ихней житухи. Только сие невесть когда будет. Долго еще жить им в грязи да забросе. Болезни их косят, шаманы да князцы обирают, ан не хотят оне миром расстаться с дикостью своей…
78
Поруб — захват, грабеж. Так же и тюрьма, темница.
Федор раздумчиво смотрел поверх хребтов на игру лучей, где все перепутанно и неверно колебалось, не даваясь глазу.
— Ихня новая жисть нарождается ох как трудно! — помолчав, добавил, словно вслух подумал, он. — В крови усобиц, в коих и мы повинны бываем. В одно верю: придет время — встанут оне вровне с нами.
— Ежели болезни да голод не изничтожат их допрежь того до единого… — вставил Омелька.
— Тебя послухать, так лобызаться с имя, а не биться пристало. Можа, уж и самопалы тут не потребны? — осклабился Остап Куренной.
— Будя молоть-то, — оскорбился Федор, — замок лучше проверь. Опять, как в прошлый раз, замест выстрела пшик получится. Живота тут с вами решишься.
— Остапов самопал бьет изрядно: с полки пал — семь горшков разбил, — не удержался от шутки Пятко.
— Моли бога, чтоб они сейчас шум не подняли да тропу указали.
— Перережут нас тут, ровно баранту, и самопалы не помогут. В горах сих один кол-мак воевать мочен…
Тропа нырнула круто вниз. Подковы коней скребли гранит, высекая искры. Пастухи еще не видели казаков, а когда увидели, заметались с перепугу по джяйлоо, сгоняя отбившихся баранов в кучу.
Один из пастухов поскакал наискось через луговину, и не успели казаки подъехать к стаду, как он скрылся в каменных складках гор. До слуха казаков долетел удаляющийся торопливый перебор лошадиных копыт.
— Ну, кажись, каша заваривается… — кивнул Дека в сторону ускакавшего калмыка, — расхлебывать ее нам придется. Напужали мы их. Сейчас энтот приведет с собой цельну орду.
Волкодавы, исходя хриплым лаем, бросились к незнакомцам. Их страшные зубы клацали возле лошадиных боков, глаза налились кровью.
— Уймите своих шавок, не то перестреляем, как щенков! — крикнул Пятко пастухам по-калмыцки.
— Узун-кузрук! Ан! Кара-кузрук! К стаду! — закричали пастухи собакам.
Псы с недовольным рычаньем вернулись к отаре.
Битый час пытались
Пастухи умолчали, что их сородич ускакал за подмогой к хозяину, но это было ясно и без слов. Значит, калмыков нужно ждать с минуты на минуту.
— Ну, брат, шалишь! — сузил глаза Дека. — Мы вам не татары, коих можно в страхе держать. Вы ишшо не ведаете нашего бою. С вашего князька перья посыплются, как заговорят самопалы.
Казаки поглядывали в сторону, откуда, по их расчетам, должны были появиться люди горского князя. Деке приглянулся отвалившийся от скалы громадный камень, — удобное для обороны место.
Калмыки появились вскоре, однако не в том месте, откуда их ждали. Гранитная расселина выпустила их столь же внезапно, сколь и стремительно. Копыта их коней рвали зеленый ковер джяйлоо. Их гиканье и свист тонули в бархате пастбища.
Казаки засели за камнем. Вначале лавина всадников рассыпалась по джяйлоо и, не найдя пришельцев, устремилась к отаре. Пастухи показали руками в сторону камня, укрывшего казаков. Размахивая клинками и копьями, кочевники устремились к камню. Впереди скакали лучники с малыми луками для скорой стрельбы.
— Осташко с Омелькой, ползите кустышками вправо! — скомандовал Дека. — Будем брать поганых в клещи…
— На кой ляд мне твои клещи? — пробурчал Омеля, у которого коленки тряслись от страха. — А вдруг они меня возьмут в клещи?..
Однако он быстро пополз вправо, царапая руки и обдирая колени. Калмыки уже летели к камню, когда Остап с Омелькой, сделав большой круг, очутились у них в тылу.
— Злые, холеры! — зашипел Остап. — Ишь, визжат. Пальнем-ка в тою кучу…
Он стал с привычной сноровкой прилаживать пищаль на коряге-выворотне. Ободренный его деловитостью, Омелька целил из своего мушкетона в калмыка на чалом жеребце. Оба нажали на курки одновременно. Два выстрела слились в оглушительный залп, ошеломив калмыков своей внезапностью. Огненный лай ружей расплескал тишину джяйлоо. Один из калмыков повалился набок. Нога его застряла в стремени, и лошадь потащила еще живого всадника головой по камням.
Калмыки знали об «огненных лающих палках» русских, да и о самих казаках лишь понаслышке. Грохот выстрела, усиленный видом падающего с коня телеута, был столь велик, что кочевники едва удерживали в узде обезумевших лошадей. Пришпорив коней, они выскочили прямо на камень и попали под губительные выстрелы сидевших в засаде казаков. Телеуты появились перед казаками такой плотной массой, что почти каждый выстрел из-за камня выбивал всадника из седла.
На траве уже корчилось несколько кочевников, когда Дека оприметил, что их обходят с тыла. Однако заметил это слишком поздно. «Дзиу-дзанг!» — взвизгнуло сзади. Острая боль обожгла ему спину. Из лопатки торчала кызыргановая стрела. От боли у Федора потемнело в глазах.