Сокровища Улугбека
Шрифт:
Интерес Абдул-Латифа к Мухиддину сразу погас. Хотел было отдать приказ Султану Джандару увести пленника, но вспомнил о спрятанных книгах.
— Очевидно, вы осведомлены о числе книг в обсерватории, мавляна?
Собеседник часто-часто закивал, преданно и кротко.
— Тысяч пятнадцать — шестнадцать. Или даже больше, повелитель.
— Какие исчезли, знаете?
— Трудно не знать… Все самые редкие и ценные.
— Надо говорить — самые нечестивые! — чуть вспылив, поправил Абдул-Латиф.
— О, простите меня, повелитель!..
— А откуда вам известно, что их вывез Али Кушчи?
Мавляна торопливо облизнул губы.
— Мавляна Али Кушчи собственными устами признался мне в том, повелитель.
— Ив том, что спрятал золото и драгоценные камни, тоже признался собственными устами?
— Истинно так, повелитель, собственными… — Мавляна запнулся.
— Когда это было?! — Шах-заде стремительно подскочил, двумя руками надавил на плечи мавляны Мухиддина, пресекая попытку тоже подняться с кресла. — Говорите, не тяните, мавляна!
— Устод… то есть Мирза Улугбек… нет, султан-вероотступник… — мавляна совсем растерялся, — за неделю… за неделю до… низложения своего поручил Али Кушчи сокрыть… Это греховное дело поручил… А мавляна Али Кушчи осведомил вашего покорного слугу об этом поручении.
Шах-заде выпрямился, вновь скрестил на груди руки.
— С какой же целью он сделал так?
— Чтобы и меня… меня тоже притянуть к исполнению… греховного намерения!
— А вы? Не согласились?!
— Истинно не согласился, повелитель!.. Всевышний уберег…
— Хм… — Шах-заде полуобернулся к эмиру Джандару. Эмир подобрался, вытянулся в струнку.
— Привести Али Кушчи, благодетель?
Услышав это имя, мавляна Мухиддин пугливо посмотрел на эмира. «Не надо, не надо», — молили его глаза.
— Мавляна Мухиддин не виноват, это все дьявол Али Кушчи… — Султан Джандар попытался прийти на помощь сыну знаменитого богача-ювелира.
У шах-заде снова странно запрыгали кончики усов.
— Нет, — сказал он твердо. — Сюда не надо. Отведите мавляну Мухиддина к тому безбожнику! В одну темницу их! Пусть-ка мавляна Мухиддин поговорит с нечестивым Али Кушчи, пусть заставит его признаться в свершенных грехах!.. И уж тогда приведете их ко мне обоих вместе.
Мавляна Мухиддин сполз с кресла к ногам шах-заде.
— Милосердия, милосердия прошу, повелитель!
— Убрать!
И шах-заде брезгливо отвернулся в сторону.
11
Салахиддин-заргар до утра не сомкнул глаз, ожидая сына. От любого шороха стучало сердце и взгляд устремлялся на дверь. Но не было ни самого мавляны Мухиддина, ни вестей от него. Значит, оставили в Кок-сарае, а что значит «оставили»,
Старик не находил себе места. Его Мухиддин — болезненный, с детства ослабленный многими недугами, нежен и прихотлив, словно девушка. Что же с ним будет, коли попадет он в сырую темницу, кишащую насекомыми? Сколько дней выдержит?.. О, аллах, неужто на склоне дней своих он, хаджи Салахиддин, будет разлучен с единственным сыном, светом очей, надеждой своей? Коли случится несчастье с Мухиддином, то долго ль протянет он сам, человек того возраста, когда одной ногой стоят еще на земле, а другой — в могиле?.. И кому рассказать о нагрянувшей беде?
Единственно — шейху Низамиддину Хомушу. Правда, его, шейха, волю исполняя, хаджи Салахиддин и оказался в нынешнем трудном положении. Но к кому же еще пойти за помощью, за душевным успокоением?
Ничего другого Салахиддин так и не придумал, хоть думал до утра.
Прочел утреннюю молитву. Надел теплый, из верблюжьей шерсти чекмень; на голову, поверх скромной бархатной тюбетейки, навертел шелковую чалму. Взял из ниши шкатулку. Из груды изящных сверкающих украшений выбрал два перстня — оба золотые, один с бирюзой, другой с алмазом, вправленными в металл.
Так повелось, что при посещении светлейшего шейха ювелир расставался с какой-нибудь дорогой вещицей; ныне одной не обойтись, взял две.
Небо начинало светлеть. Верхушки высоких тополей в саду уже заблестели, хотя солнце еще не взошло. Постукивая неизменной своей палкой, Салахиддин-заргар медленно пошел по двору под виноградными лозами. Приблизился к воротам.
— Дедушка, дедушка! — послышалось сзади.
Легко одетая, с небрежно брошенной на лицо кисеей, к нему подбежала внучка. Хуршида-бану была бледна, в глазах бессонная ночь, губы подрагивают, вот-вот не сдержит слез.
— Дедушка, куда вы?.. Куда вы уходите, оставляете нас одних?
Любимая внучка, как всегда, растрогала старика.
, — Дитя мое, я скоро вернусь. Ты не бойся… Я иду спра виться о твоем отце.
— В Кок-сарай? — Голос Хуршиды снизился до шепота. — Ой, нет, не надо! Не ходите в Кок-сарай, дедушка!
— Нет, я иду в другое место. — Старик помрачнел. — Надо же узнать, что с твоим отцом…
— Ему будет очень трудно, я знаю, очень трудно. — Хур-шида-бану закрыла обеими руками лицо и заплакала.
Салахиддин-заргар насторожился. Сдвинул брови.
— Что ты знаешь?
— Али Кушчи в темнице, говорят. И еще говорят, будто шах-заде собирается всех ученых мужей бросить в зиндан…
— Кто тебе это сказал? — прикрикнул Салахиддин, глаза его округлились от вспыхнувшего гнева, куцая борода воинственно задралась. — Кто сказал, откуда услышала такое?
Хуршида-бану виновато потупилась.
— Я услышала об этом… случайно… я…
Слезы женщины — оружие, действующее и на стариков. Ну как деду было не смягчиться?