Сокровища Улугбека
Шрифт:
Каландар не мог ни оправдаться перед Хуршидой за то, что посеял в ее душе семена недоверия к отцу, ни помочь чем-нибудь этой милой сердцу женщине, что спрятала лицо в ладони, в белые, нежные, прекрасные свои руки — и не для того ли, чтоб не видел он ее слез? Дважды в жизни он обидел Хуршиду, и теперь особенно трудно было приблизиться к ней, говорить слова утешения.
— Ну, полноте, госпожа, не надо плакать, — наконец сказал он, презирая себя за то, что не может найти нужных слов. — Не будем терять надежду.
Хуршида продолжала плакать, безутешно, беззвучно.
— Мы не будем сидеть сложа руки. Придумаем… что-нибудь
В глазах, обращенных к Каландару, вспыхнула искорка надежды. И тут же угасла.
— Дедушка бедный… Не знает, куда идти, у кого просить помощи.
— Да, трудно, всем трудно — и людям науки, и простым людям! Этот безжалостный новый властитель, видно, решил бросить в темницы всех, кто держит факел просвещения. Но суждено ли сбыться тому?
Не этих слов, нет, конечно, не этих утешений ждала от него Хуршида. Но что он мог сказать определенного? Пока ничего…
Хлопнула садовая калитка, показалась тень женщины, за нею еще одна тень.
— Хуршида! Где ты, дитя мое?
— Это за мной! — Хуршида оперлась на руку Каландара. Видно, в испуге. Ее рука была горяча и дрожала.
Каландар пожал эту дрожащую руку. Почувствовал, как всего его охватил жар. Вдруг обнял ее, прижал к себе. Хотел нежно поцеловать в лоб, но не выдержал — задыхаясь, стал целовать ее в губы, глаза, шею…
Вновь раздался тревожный голос, зовущий Хуршиду. Она же стояла, будто не слышала, что ее зовут, прижав горящее лицо к груди Каландара.
— Мы найдем выход, найдем, — прошептал Каландар. — Я приду еще, приду! — И, сказав так, подался назад, скрылся в темноте ветвей, словно растворился в ночном саду.
Уже в овраге за садом услышал, как отозвалась кому-то Хуршида:
— Я здесь, здесь! Иду…
Как помочь Хуршиде? Как помочь наставнику своему Али Кушчи? Чем помочь и себе самому?
Каландар пробирался глухими проулками и все думал, думал об этом. Ночные дозоры заставляли его менять направление пути, от каждого дальнего факела он поспешал куда-то в сторону, и вскоре так запутался, что вовсе потерял представление о том, где находится.
Потом вдруг обнаружил, что все это время кружил, что очутился в конце концов неподалеку от дома Али Кушчи, возле Ак-сарая. Давнее желание проведать Тиллябиби удобно было осуществить как раз сейчас, ночью, во тьме. Лишь бы не напугать старушку!
Ну а что он ей скажет? Что готовит подкоп в зиндан, куда заточили Али Кушчи и мавляну Мухиддина?.. Чем утешит ее?
Поборов сомнения, он все же навестил Тиллябиби и сам был не рад, что навестил. Больная, в сильном жару, с закрытыми глазами, она металась в постели и бредила. Приняла Каландара за сына, все гладила рукой лицо его; на минуту сознание будто вернулось к ней, она открыла глаза и убедилась, что это не сын, что это другой человек, и, не узнав Каландара, откинулась на подушки, закричала в страхе, а потом опять забылась, забредила…
…Каландар закутал голову чапаном [72] . Воспоминания замучили его.
Братья Калканбек и Басканбек тормошили его, невесело шутили: вставай, мол, ничего не сделаешь в этом бренном мире. «Вернуть разум безумному может один лишь аллах!»
Каландар оставался недвижимым.
Время было далеко за полночь, когда братья собрались уходить. И тут вдруг постучали в дверь пещеры. Уста Тимур пошел со светильником в
72
Чапан — теплый стеганый халат, заменяющий пальто.
— Этот юноша привел к тебе какого-то человека из медресе Мирзы Улугбека… Может, поднимешься, сын мой?
Каландар приподнялся. Мирам почтительно поздоровался с ним.
— К вам Мансур Каши, его послали талибы медресе, все талибы…
— Послали ко мне? — удивился Каландар. — Зови тогда, раз ко мне.
Мансур Каши был самым молодым из мударрисов в медресе Мирзы Улугбека, но его уважал сам устод за ум, глубокие и обширные знания. Непривычно было видеть Каландару, что такой гость почтительно приветствует его, да так почтительно, будто перед ним не бывший талиб этого медресе, не дервиш недавний, а некий достославный ученый муж. Приход Мансура Каши не мог не радовать: еще не перевелись, значит, честные люди!
Старик кузнец оживил горячие угли в жаровне, подкинул туда ветви саксаула, постелил на помосте войлок, пригласил гостя садиться. А Мансур Каши все оглядывался по сторонам: что и говорить, «зала» была непривычна. Каландар успокоительно положил ладонь на колено мударриса.
— Так вы говорите, что вас послали ко мне люди науки и талибы? Откуда прослышали они о вашем покорном слуге?
Мансур Каши улыбнулся, погладил коротенькую свою бородку.
— Слава о вас распространилась по всему Мавераннахру… — заученно сказал гость и добавил не без лукавства — Особенно, шайр [73] , после того, как вы оставили отшельничество и оказались вновь под крылом мавляны Али Кушчи… Люди науки знают о вас и уважают вас! — Это Мансур Каши сказал уже всерьез.
73
Шайр — поэт.
Их было приятно услышать, эти слова мударриса Мансура Каши. Но и горько от этих слов было тоже. «Велика ль польза от того, что я вновь под крылом мавляны Али Кушчи, коль ничем не могу помочь ни ему, ни другому своему наставнику, ни женщине, которую люблю!»
Все же Каландар превозмог себя, спросил спокойно, словно уверен был и в собственных силах, и в силах собеседника:
— Так что говорят среди ученых мужей, расскажите нам, друг мой.
Мансур Каши, свыкшись с обстановкой, глядел теперь неотрывно на пламя костра.
— И талибы, и мударрисы пребывают в тяжкой скорби, шайр. Ведомо, что все медресе ныне закрыты, и как сложится судьба ученых людей, неизвестно. Впрочем, доброй судьбы не ждем.
— Пребывать в скорби — много ли блага от этого занятия? Печаль лишь обессиливает.
— Верные слова! — горячо вмешался вдруг в их беседу Мирам Чалаби. — Но поговаривают, будто ученые люди решили вызволить из заточения Али Кушчи! Не знаю, почему не говорит о том мавляна Каши.
Мансур Каши с опаской взглянул на двух братьев, Кал-канбека и Басканбека. Они сидели у костра, поддерживали огонь. Каландар успокоительно улыбнулся, давая понять, что эти люди свои. Каши в ответ кивнул, но голос все же понизил, когда начал рассказывать: