Сокровища животного мира

Сандерсон Айвен

Это был великий день для Деле. Казалось, ему во всем везет.

Мы отыскали обоих зверьков: они оказались самцом и самочкой Galago demidovii — самой драгоценной для нас добычей. Мало того, самочка была беременна! День, когда мы добыли двух маленьких зеленых зверьков с ярко­шафранными брюшками и задними лапками, стал торже­ственной датой в нашей экспедиции.

В тропическом лесу увидеть лемуров Демидова — большая редкость, отчасти из-за их малых размеров — примерно с крысу, а отчасти потому, что живут они на самых высоких деревьях, к тому же из всех обитающих там животных эти лемуры — самые шустрые. Возможно, есть и еще одна, дополнительная причина. Но пока это только предположение, и я просто выскажу мнение, к которому мы пришли, наблюдая животных в естественной обстановке.

Я считаю, что лемур Демидова в отличие от других гапаго ведет дневной, а не ночной образ жизни.

К такому заключению мы

пришли, разумеется, чисто умозрительным путем, но все же оно заслуживает внимания. Во-первых, местные охотники говорят, что видят их очень редко и только днем, а не при свете охотничьего фонаря. Те несколько раз, когда мы их видели, солнце светило вовсю. Вторая и, на мой взгляд, самая убедительная причина — окраска лемуров Демидова.

В Африке мы поймали шесть дневных животных, принад­лежавших к группам, все остальные представители которых вели исключительно ночной образ жизни. Все шесть живот­ных — змея (Gastropyxis senaragdina), белка (Funisciurus poensis), мартышка (Cercopithecus pogonias), ржавоносая крыса (Oenomys hypoxanthus), серебристый шипохвост (Anomalurus beecrofti) и, наконец, лемур (Galago demidovii) — были ярко-зеленого цвета сверху и желтого — снизу, в то время как близкие к ним ночные виды имели совершенно иную окраску. Возможно, это утверждение слишком смелое, но подобный тип окраски как-то связан с солнечным светом. Все животные, окрашенные таким образом, кроме крысы, обитающей на солнечных, открытых прогалинах, обнаружены только на самых верхушках деревьев, купающихся в ярком солнечном свете. Если сравнивать количество этих пяти форм животных с количеством близких форм, то все они заслуживают название «редких», но, я думаю, все дело в том, что всех этих «зеленых с желтым» животных мы встречали только на естественных прогалинах, чрезвычайно редких в настоящих девственных лесах. За исключением отдельных случаев, животные скрывались на недосягаемой для нас высоте поднебесных крон.

Один из наших последних лагерей был расположен в девственном лесу, среди отрогов северного нагорья. Лес местные охотники не посещали, и он здесь должен был сохраниться нетронутым.

В солнечный жаркий день, когда все застыло от зноя, я брел по лесу в откровенной надежде отыскать пятнышко света, не затененное листвой, чтобы хорошенько позагорать, и вдруг вышел на небольшую прогалину. Колоссальные деревья расступились, словно по волшебству, и стояли стеной, по которой круто, как застывший водопад, низверга­лись зеленые волны листвы. Несмотря на то что деревень кругом не было, я мог бы подумать, что полянка — дело человеческих рук, если бы нашел хоть несколько пней громадных деревьев. Но пней не оказалось, а так как африканцы не умели валить и корчевать мощные деревья, приходилось искать другое объяснение. Мне пришло в голову только одно — земля здесь болотистая, а налет тонкой радужной пленки на лужах выдавал присутствие нефти. Я разлегся на солнышке и вскоре крепко уснул. Не знаю, сколько времени проспал. Проснулся, обливаясь потом, и обнаружил, что солнце успело настолько далеко зайти за высокие деревья, что я оказался в густой тени. Я лежал на совершенно гладкой твердой земле, где не было ни одного муравья. Меня окружали куртинки травы, несколько невысо­ких кустов и отдельные кустики гигантского болиголова.

Я привстал и застыл от неожиданности. По всей полянке рассыпалась стайка обезьян, деловито что-то выскребающих и выискивающих в зелени.

Я зарядил ружье и пополз, прижимаясь к земле, пока не залег на выгодной позиции за небольшим бугорком. Отсюда мне были видны почти все обезьяны. Они были поглощены поисками кузнечиков — это в обезьяньем мире такое же лакомство, как для нас икра. Внезапно наверху, на крутом берегу вознесенного ввысь воздушного континента, появи­лась вторая стая. После шумных препирательств и щебечу­щих переговоров между двумя группами сверху спустились два крупных самца, которые тут же вступили в перебранку с равными по рангу представителями первых претендентов на эту территорию. Судя по всему, они договорились, и сам­ки с малышами и молодежью тоже спустились вниз.

Когда все они собрались внизу, я обогнул бугорок и получше пригляделся к животным. Тут я увидел такое, что у меня захватило дух: все имели ярко-зеленую окраску, огнен­но-оранжевые горло, манишку и живот. На макушке у самцов торчал высокий конический гребень. Мы даже не подозре­вали, что по соседству с нами живут подобные обезьяны.

Наметив крупного самца, я тщательно, но не очень точно прицелился и... промазал. Выстрел грянул так неожиданно, что обезьяны застыли словно изваяния. Я вскочил и бросил­ся к ближайшей. Это послужило сигналом панического бегства вверх. Матери прыгали на свисающие сучья с малышами, уцепившимися за шею или висящими у них на спине. Вскоре все скрылись за завесой высоких крон.

Еще

несколько дней кряду я возвращался на эту полянку. И хотя один раз приметил разведчика — остальные на почти­тельном расстоянии с треском носились среди ветвей, — обезьяны больше никогда не отваживались спуститься вниз. В конце концов нам удалось раздобыть двух чубатых марты­шек (Cercopithecus pogonias): одну принес охотник из соседней деревни, другую подстрелил Джордж.

Но на прощание, когда мы с Беном в последний раз пришли на это место, нам повезло — мы добыли еще два вида обитателей крон — из тех, что я перечислял выше, а именно белку и змею. За четыре месяца до этого я получил первый экземпляр полосатой белки (Funisciurus poensis) в лагере, который был разбит в шестидесяти милях от описы­ваемых мест. За все время я ни разу не видел больше ни одной такой белки.

Мы с Беном вскарабкались как можно выше по природ­ной лестнице из лиан, свисавших с громадной акации прямо на поляну. Оттуда нам удалось перебраться на соседнее дерево капок, в самых высоких сучьях которого мы и обосновались. Перед нами открылся вид на бескрайние просторы простиравшегося во все стороны леса. Первый и единственный раз я выбрался из недр леса наверх, выше полога крон, — впечатление ни с чем не сравнимое!

Ослепительное солнце щедро заливало землю, и его блеск многократно усиливался бесчисленными зеркальцами листьев. Мириады сверкающих ярких бабочек порхали вок­руг, снижаясь к экзотическим, словно вылепленным из воска, соцветиям. Пчелы тучами жужжали и гудели, как самум, возле деревьев, которые их особенно привлекали. Малые и большие мухи то зависали в воздухе, то сновали повсюду; миниатюрные геликоптеры совершенной конструкции, они минутами висели неподвижно и буквально исчезали в мгно­вение ока. Нарядно расцвеченные птицы самых разных размеров кружились над нами, влетая и вылетая из своих таинственных входов и выходов, которые они знали назубок.

Это был своеобразный мир, зеленый и плоский, полно­стью отрешенный от всего земного. Мы с Беном были в нем такими же чужаками, как эскимосы. Здесь с еще большей силой, чем в торжественной тишине нижнего яруса, похожего на сумрачный храм, я почувствовал себя отрешенным от суеты человеческого мира. Бен тоже по-своему это ощущал, и ему хотелось поделиться чувствами: увидев что-нибудь необыкновенное, он то и дело ахал от восторга.

Его восторг, кстати, едва не погубил нас, когда стая бананоедов, паривших над лесными вершинами, внезапно налетела на нас, оглушив криками и клекотом, и понеслась дальше. Эти несимпатичные птицы с тощими шеями, выпучен­ными глазами и громадными веерообразными хвостами веч­но поднимают дикий шум, а потом, хлопая крыльями, вылетают из-под деревьев и повторяют свои выходки в другом месте. Их налет едва не сбросил на землю моего спутника.

Над нашими головами парили и кружили разнообразные коршуны и орлы; то один то другой внезапно срывался в головокружительное пике и нырял в зеленую глубину крон.

Просидев в засаде больше часа, мы ни минуты не скучали, но вот Бен заметил какое-то движение в листве ближайшего дерева. Вскоре с помощью бинокля мы разгля­дели маленькую белочку. Она была слишком далеко, вне выстрела, и нам оставалось только наблюдать в полной тишине, надеясь, что зверек постепенно двинется в нашу сторону. Она сновала по невероятно прихотливым маршру­там, как это свойственно белкам. Для начала белка раз пять или шесть пробежалась по ветке туда и обратно, прежде чем решилась поглодать листочек, потом перескочила на другой сук и распласталась на нем, словно хотела, чтобы ее приняли за кусочек дерева. Как же не сунуть нос в каждую щелочку, не обследовать со всех сторон каждый укромный уголок! Она взбежала на самую верхушку оголенного дерева, но тут заметила, что прямо над ней парит большой коршун, и с криком пустилась бежать обратно вниз. После бесконечных метаний во всех направлениях белка наконец оказалась достаточно близко, и я увидел, что это еще одно зеленое с желтым животное. Я тут же принял решение: ничего не по­делаешь, полному радости существу придется стать одним из холодных научных доказательств. Обхватив ногами сук, я велел Бену поддерживать меня сзади. Прогремел выстрел. Белочка камнем свалилась на землю.

Я послал Бена подобрать добычу и остался в одиноче­стве с биноклем, сумкой для добычи, ружьем и прочим снаряжением. Мы договорились не окликать друг друга, чтобы не спугнуть остальных животных.

Бена долго не было, и я решил переменить положение, чтобы посмотреть, куда он запропастился. Оказалось, дело это чрезвычайно головоломное: ведь я был обвешан снаря­жением как вьючный мул. Всем известно: влезть на дерево легче, чем спуститься, но древесные траверсы предельно трудны. Наконец я переместился настолько, что увидел далеко внизу спину Бена, и стал нащупывать опору попроч­нее — тут-то я и пережил самые ужасные пять минут в своей жизни.