Сокровища животного мира

Сандерсон Айвен

Пришлось позвать придворного посланника. Ему тоже перепал «даш» в день поимки Podogona, просто по той причине, что я еще не пришел в себя от радости и волнения, а он примчался со всех ног. Он, как видно, понял меланхо­личного джентльмена и доложил нам, что тот принес пару диких и ужасных животных.

— Давай пусть он их покажет, и мы будем говори-говори о цене.

Человек открыл один мешок и вытряхнул крохотного котенка с ярко-голубыми глазами. Я неравнодушен к кошкам, и котеночек мне сразу понравился. Я нагнулся, чтобы взять его на руки.

К счастью, не успел я к нему прикоснуться, как он сделал пируэт, припал

к земле и разразился рычанием и шипением, скаля на меня зубы с ужасно кровожадным видом. Сообще­ние придворного посланника, что перед нами дикая кошка, оказалось излишним. Это был юный представитель местной породы диких кошек (Pel is ocreata). Идут споры о том, являются ли они окончательно одичавшими потомками полуприрученных кошек, или, наоборот, это дикое племя, от которого произошли местные полудикие кошки. Позднее нам удалось застрелить двух таких кошек высоко в кронах деревьев. Обе они, как и остальные кошки тропического леса, были голубоглазые (а у деревенских кошек глаза самые разнообразные, как и у наших домашних). Поразитель­на разница в характере между дикими и одомашненными породами: думаю, что настоящие дикие лесные кошки так же не поддаются приручению, как наша дикая шотландская кошка.

Считается, что кошку одомашнили на заре цивилизации в Египте. И местная дикая кошка (Felis ocreata), очевидно, была домашним крысоловом, а из Египта расселилась уже по всему свету, иногда смешиваясь, давая новые разновидности с местными кошками вроде нашей шотландской Felis cattus. Однако вполне возможно, что одомашнивание диких кошек произошло в разных странах и в разное время независимо друг от друга. Одна из таких кошек — Felis ocreata — распространена в Западной Африке.

Пока что человек явно дурачил нас. Теперь он без предупреждения вывернул второй мешок. Мы были пораже­ны.

У самых наших ног на земле лежала поразительная змея; она не только была необычной окраски — от кончика носа до хвоста вся в продольных, а не поперечных полосах, черных и ярко-алых, — она еще и норовила буквально поразить своего хозяина, бросившись прямо на него, когда он нагнулся за своим мешком. Длинные передние зубы пресмыкающегося впились в большой палец охотника.

Странный малый хрюкнул и отскочил назад, стараясь стряхнуть с руки вцепившуюся гадину, но она держалась так крепко, что совсем оторвалась от земли и хлестнула нас с Беном по рукам. Мы завопили и отскочили. Змея упала на землю. Подоспели Фауги и Басси, и змея оказалась окружен­ной. Она то и дело бросалась на всех по очереди.

Тем временем я схватил охотника и втащил его в дом. Я спросил у придворного посланника, опасен ли укус змеи, и он ответил, что смертельно опасен, но человек не умрет. Мечась в поисках инструментов и лекарств, я поинтересовал­ся, почему же он не умрет, и получил ответ: «Потому что вы ему не дадите умереть». Это меня встревожило. Хотя африканцы считают, что можно умереть от укуса любого пресмыкающегося, боевая раскраска змеи наводила на мысль, что она-то как раз и может оказаться ядовитой.

Человек стоял, не двигаясь, сжимая запястье здоровой рукой. Я отхватил солидный кусок подушечки большого пальца и втер в рану несколько сухих кристалликов марган­цовки. Вам может показаться, что это пара пустяков, но вы себе не представляете, какой прочности может достигать кожа на руках африканца. Скальпель у меня был острый как бритва, и все же мне пришлось надавить

на него изо всех сил. Человек не произнес ни слова, не издал ни звука, пока я выдавливал кровь из раны и перевязывал руку. Затем он произнес короткую речь на своем странном языке.

Посланник обратился ко мне.

— Человек хочет знать, нужно ли вам это мясо, — сказал он. — А если нужно, сколько дадите за каждое?

Я был настолько ошарашен его хладнокровием, что справился с записями в маленьком ценнике, который мы составили в процессе приобретения животных, и назвал цены, которые был готов дать. Человек бросил одно слово.

— Человек говорит, он согласен, — сказал наш перевод­чик.

Я отсчитал деньги. Человек взял их, сунул за пояс два пустых мешочка и бодрым шагом вышел из дома, оставив у нас на пороге двух фурий, шипящих и плюющихся от злости.

— Эй, спроси его, куда он пошел, — сказал я. — Может, он еще умрет от укуса змеи.

— Человек пошел в свою страну, — последовал порази­тельно простой ответ.

Последней нашей остановкой в настоящей Африке на обратном пути из «Страны подогона» была Икури. Оттуда мы спустились по реке в Калабар, в полудикое и сверхсовремен­ное убожество Африки белого человека.

То ужасное утро в Икури никогда не изгладится из моей памяти, и мне кажется, что оно навсегда запомнилось также почти тридцати другим людям, которых с тех пор разбросало бог весть куда по нашей планете.

Рассвет был туманный, как почти все африканские рассветы. Мне удалось ускользнуть и остаться одному. Стояла тишина, только стайки серых попугаев пролетали повыше полога тумана с многозвучным, не поддающимся описанию шумом. Они тянулись к местам привычной кормеж­ки, пересвистываясь, перекликаясь, переговариваясь друг с другом. Это был последний африканский совет, на котором я имел честь присутствовать. Попугаи говорили на неизвестном мне языке, и все же я понимал смысл их знакомых речей и полностью соглашался с ними.

Туман понемногу рассеивался; из него выступали высокие валы зелени и перистые силуэты пальм. Когда лучи солнца достигли земли, невероятное множество птиц и зверюшек ожило и пробудилось.

Когда чувствуешь себя бесконечно несчастным и впада­ешь в сентиментальность, все приобретает символический оттенок, но на этот раз, я уверен, во всем, что я видел в то утро, и вправду был какой-то ужасный символический смысл.

Передо мной высились три прекрасные пальмы — или скорее то, во что превратились три некогда одетые в перистые листья горделивые красавицы. Жалкие остатки былого великолепия были увешаны гирляндами круглых висячих гнезд кошмарных птиц-ткачиков, которые тучами с визгом и щебетом носились вокруг. Зеленые листья были ободраны с черешков почти до последнего волоконца. Суетливые, деятельные пичуги-самцы в кричаще-оранжевых манишках вместе со своими серенькими замарашками самка­ми показались мне символом. С великолепных зеленеющих деревьев во всей их красе и славе зеленый ореол был начисто ободран этими снующими, пронырливыми существа­ми, которые надеются только на свою многочисленность и везде, где удается, готовы понатыкать свои уродливые бесчисленные гнезда. Их гнезда похожи друг на друга — точь-в-точь как неуютные дома и мрачные фабрики унылых европейцев, которые «колонизировали» Африку — так они это называют, — чтобы было удобнее жить самим.