Сокровище кикиморы
Шрифт:
– Вы там поговорите минут десять, я пока чайник поставлю! – Маша кричит из кухни.
– Понимаешь, – начал Евлампиев, усаживаясь на диван. – Я все про Ольгу думаю.
– Да, – кивнул Соргин. – Я тоже. Трудно поверить, что у нее были враги. Такая милая, обаятельная, спокойная женщина… В версию «обиженного студента» я не верю. Какие-то сбережения она могла хранить дома?
– Вряд ли у нее были большие сбережения, – пожал плечами Саша. – Старший преподаватель без ученой степени, это сто сорок рублей. Только-только на жизнь…
– Но ведь у нее отец, как я слышал, был из купцов? Может, осталось что-либо дорогое в доме? Или бандит этот думал, что осталось…
– Думал –
– Шура, Саша, идите сюда! – послышалось из кухни. – Чай готов! И я тоже хочу участвовать в беседе!
Александр Первый, прежде чем выйти из комнаты, задернул штору: на улице было уже совсем темно – крупные снежинки кружились в полной темноте.
Глава 6
Кикимора
Маша была Сашиной ровесницей, то есть моложе Шуры на те же шесть лет. Они познакомились случайно в тяжелое для Шуры время, незадолго до его ареста и ссылки.
Он тогда пошел в консерваторию, чтобы отвлечься. Места рядом с ним занимала стайка девушек – студенток консерватории. У одной из них он попросил программку…
Они общались всего месяц, встречались нечасто. В общем, были знакомы совсем мало, и дружба эта ни к чему не обязывала. Однако Шура нисколько не удивился, когда Маша вскоре после его высылки из Ленинграда приехала к нему в Б., заявив с порога, что перевелась на заочное, а жить будет в Б. Тут она запнулась, потом храбро добавила: «С тобой».
Так они с тех пор и жили. Расписались в местном ЗАГСе, Маша устроилась вначале в музыкальную школу, а когда окончила консерваторию – в музучилище. Растили сына, дружили с Евлампиевыми.
Сашина жена Ирина работала врачом в ЦРБ, сейчас она находилась на трехмесячных курсах повышения квалификации в Ворске. Там же, в Ворске, училась в университете их дочь Лена.
Сашке стало скучно одному в красивый, с мягко падающим снегом крещенский вечер, вот он и пришел.
Пока пили чай, говорили об Ирине, о Ворске, об институтских новостях.
– Да, – вспомнила Маша. – Я сегодня в общежитии была. Софье Мефодьевне Эдгара По заносила. – И в ответ на удивленные лица собеседников пояснила: – Шли вместе с рынка, и бедная девочка пожаловалась, что у нее скоро лекция по Эдгару По, а текстов нет в библиотеке. Свои книги она еще не все перевезла. Ну, я и отнесла ей наш двухтомник, пусть у нее побудет, пока к лекции готовится, – она посмотрела на Шуру.
Софья Мефодьевна Сковородникова приехала в Б. совсем недавно, три месяца назад. Ее пригласили на кафедру литературы. Предыдущая зарубежница вышла в Москве замуж и не вернулась из аспирантуры, новая требовалась срочно. В Ворском университете посоветовали недавнюю их выпускницу, Соню Сковородникову. Та, конечно, обрадовалась предложению поменять грибановскую школу, где она всего месяц назад начала работать по распределению, на пединститут в Б. На нее сразу же скинули всю «зарубежку».
Проходя мимо общежития, Александр Первый теперь часто слышал быстрый стук пишущей машинки – Софья Мефодьевна готовила очередную лекцию. Ей было двадцать три года – невысокая, худенькая, с гривой темных волос и невзрачным, веснушчатым лицом.
– Там,
– Это что, Сковородникова так говорит? – удивился Саша.
– Нет, не Сковородникова, конечно. Ну, она же на общей кухне… Я, когда пришла, они там с Прасковьей Ивановной событие обсуждали.
Преподавательское общежитие было устроено хитро. В этом большом деревянном доме имелись и отдельные квартиры (одно-, двух- и даже трехкомнатные), и комнаты, обитатели которых пользовались общей кухней. В «коммуналке» жили несемейные, неостепененные и институтская «обслуга» – бывшая уборщица Прасковья Ивановна, ректорский водитель Виталик. В той комнате, которую сейчас занимала Сковородникова, когда-то, на заре пятидесятых, довелось жить и Соргиным.
– И что говорит Прасковья Ивановна? – заинтересовался Александр Первый.
– Она говорит, что Семенову убила кикимора!
– Что-о-о?!! – в один голос воскликнули Александр Первый и Александр Второй. – Какая кикимора?!
Эти далекие от жизни представители чистой науки совершенно не знали народных поверий. И Саша, и Шура имели слабое представление о славянской мифологии. Маше пришлось просвещать их.
– Кикимора – мифическое существо, представитель нечистой силы. Живет в старых заброшенных домах, а может и на болотах… В сараюшках может. Прасковья Ивановна говорит, что, возможно, кикимору послал к Ольге Васильевне ее бывший квартирант.
– Какой квартирант? – серьезно спросил Евлампиев. – У нее никогда не было квартирантов. Тамара – не квартирантка, а соседка. Это, может, кто-то помнит, что раньше весь дом Летуновскому, отцу Ольги, принадлежал? Так его еще в двадцатые уплотнили – родители Тамары из сельской местности в Б. перебрались, на мелькомбинат устроились, им и дали эти полдома. Летуновский не возражал, а дети из двух семей вообще подружились. Тамара с Ольгой давно дружат.
– Нет, это не про Тамару, она тут ни при чем, – ответила Маша и опять зажгла горелку, пусть еще чайничек закипятится: чай они всегда пили подолгу. – В войну у них квартирант был. Ольгин отец беженца подселил, из жалости, пожалел просто человека. Прасковья Ивановна про него очень интересно рассказала.
– Это Федор Двигун, что ли? – Шура вспомнил надпись на второй кладбищенской плите – той, что рядом с Летуновским.
– Прасковья Ивановна сказала, что фамилию не помнит. Но человека этого знала! В сороковые годы она работала на вокзале – вообще-то уборщицей, но приходилось и грузчицей, и другие тяжелые работы выполнять. Муж на фронте, она одна с маленьким сыном, в сорок первом родился. За все бралась. И жила она с ребенком прямо возле вокзала в помещении бывшего склада – им с мужем перед войной эту комнату дали. В сорок втором беженцы из Ворска все улицы возле вокзала заполонили. Говорит, жалко их было – прямо на земле люди спали, иногда почти неделю поезда ждать приходилось. Ну, и согласилась она помочь… как я понимаю, заплатили они ей. Трое беженцев – старик со старухой и с ними молодой мужчина, не сын, просто соседи, шли вместе. Она взялась им билеты достать, но получилось лишь через три дня. А пока она их привела к себе ночевать. Старик-то со старухой даже получше были. Слабые, но хоть не кашляли. А молодой, как спать ложиться, страшно кашлять начал и кровью харкать. Ну, она, конечно, испугалась за ребенка. Да он и сам сказал: у меня туберкулез обострился в дороге – возможно, в открытую форму перешел. У матери так было. Нельзя мне возле ребенка, пойду я. Она его отвела к церкви Знаменской, там за оградой хоть сена батюшка давал постелить.