Сокровище троллей
Шрифт:
— Чем ему кусаться? — оскорбился Эшуаф, снова подняв Пузатика за складку шкуры. — Где ты видишь зубы? Или хотя бы пасть?
Ни зубов, ни вообще пасти у зверушки действительно не наблюдалось.
— А как же оно ест? — удивилась подошедшая вместе с мужем Дагерта.
— И что оно ест? — гнул свое подозрительный Кринаш.
— А это, почтенные хозяева, моя забота. Что я дам, то Пузатик и будет есть. А уж была бы еда, а рот найдется.
Сомнения Кринаша разрешились, когда молодой постоялец, Намиэл из Рода Жервил, сообщил, что слыхал
— Я устал, хозяйка, — сказал новый постоялец, поднимаясь на крыльцо. — Мне бы лечь поскорее.
В корзине протестующе завозился Пузатик.
— Лопать хочешь? — усмехнулся его хозяин. — Подождешь, пока я высплюсь. Жрать ты всегда горазд.
— Как же господин не боится в одиночку по нашим краям путешествовать? — поинтересовалась Дагерта. — Тролли, разбойники, звери…
— Жена дело говорит, — подхватил Кринаш. — А мне еще любопытно: как господин в буран-то ехал?
— Буран я в лесу переждал, — объяснил гость, задержавшись на крыльце. — В избушке зверолова. А тролли и прочие дорожные радости… знаешь, хозяин, мне всегда везет.
С этими словами он вошел в дом.
И тут же снежный козырек, до которого еще не успел добраться Дождик с лопатой, обрушился на крыльцо. Как раз на то место, где только что стоял, беседуя с хозяевами, Эшуаф. И теперь эта маленькая лавина упала на идущею следом Намиэла.
Юноша помянул Болотную Госпожу со всей ее квакающей родней, вытряхивая снег из волос и из-за шиворота. Потом обиженно глянул на дверь, за которой скрылся Эшуаф.
— Везет тебе, да? — сказал он негромко. — А вот я — неудачник.
Плетеные широкие снегоступы не тонули в наметенных бурей сугробах. Дождик прибавил бы шагу, но рядом шла старая женщина. Впрочем, Гульда оказалась довольно легка на ногу. Хоть и кряхтела, пыхтела и бранила весь свет, но от парня не отставала.
Дождик поправил за спиной берестяной короб — гостинцы для пасечника, к которому Кринаш велел зайти по пути. Вспомнив, как заботливо хозяйка укладывала в короб лепешки с запеченными в них ломтями ветчины, вяленую речную рыбу и козий сыр с сушеными травами (который, как похвасталась Недотепка, умеет делать только Дагерта), юноша спросил:
— А этот пасечник, Авипреш, — он хозяевам родня?
— Больше чем родня. Их сынишка, Нурнаш, в два года чуть от лихорадки не сгорел. Авипреш мальчугана выходил. Он снадобья варит — травы и мед.
— Так он еще и знахарь?
— Нет, сам не лечит, зелья проезжим купцам продает, а те — городским лекарям.
— А он молодой или старый, пасечник-то?
— Тебе в деды годится.
— Ох, да каково же старому человеку жить далеко от деревни! Нет, я понимаю, пасека всегда на отшибе… но неужели он там совсем один?
— Один. И ни живой души поблизости. Даже звери
Дождику бы вцепиться в слово «Безымянка» и пристать к бабке с вопросами. Но его отвлекло то, что он увидел впереди меж сосен.
— Говоришь, никого и ловчий не найдет? А что там за люди — вон, глянь…
— Ах, те… Тоже мне люди. Это разбойники.
Дождик остановился, словно провалился по колено в сугроб. Как всякий, кому приходится бродить по дорогам, он знал: его могут схватить и продать в рабство. Это незаконно, но кому что потом докажешь?
А бабка не оробела. Замахала рукой, властно крикнула:
— Эй, парни!
Разбойники переглянулись, молча свернули со своего пути, направились к старухе и Дождику. Юноша струхнул, но виду не показал. Только сосчитал в уме недобрых путников. «Восемь морд. Не бежать, все равно догонят…»
Один из восьмерых, коренастый седой разбойник, учтиво поклонившись, сказал:
— Здорова будь, бабушка! Зачем звала?
— Да вот подумала: идут мимо люди добрые… — Голос Гульды налился противными вымогательскими нотками. — Дай, думаю, спрошу: не найдется ли у них медяка для старушки — сирой, убогой, голодной?..
От бабкиного нахальства Дождик чуть в снег не уселся. Сроду он не видел, чтоб нищий прохожего едва ли не свистом подзывал!
Того же мнения держался и невысокий остролицый разбойник с двумя мечами за спиной. Он сплюнул себе под ноги и спросил восхищенно:
— Это в здешних краях такие побирушки наглые?
На остролицего зашикали. А седой разбойник сказал ему строго:
— Ты здесь чужой, не знаешь никого толком, так и помалкивай.
Снял со своего пояса тощий матерчатый кошель, да не под ноги старухе бросил, а в ладонь положил, с уважением:
— Это тебе, бабушка, от нас всех. Уж прости, что мало: откуда у нас деньги, у бедолаг лесных? Не серчай, не поминай черным словом.
— За что черным словом-то? — удивилась старуха. Нашла взглядом косоглазого смуглого парня. — А, Бурьян! Не простыл после купания?
Лицо у разбойника стало таким злющим, словно парня посадили голым задом в крапиву. Но он сдержался, не сказал ни слова.
— Вот и славно, — обрадовалась Гульда. — Слыхала я, что зимой купаться полезно, умнеют от этого… А что, господа мои, все ли хорошо у хозяюшки вашей, госпожи Уанаи?
— Да что с нею сделается? — усмехнулся седой разбойник.
— Соскучилась я, надо бы ее проведать… А что, господа мои, если зайду навестить — не прогоните старушку? Может, даже кусок сухой лепешки дадите?
Разбойники в меру своих актерских способностей изобразили дружелюбие. Просияли, заулыбались, загалдели наперебой: мол, о чем разговор! Заходи, бабушка! И встретим, и приветим, и угощенье грудой навалим — знай лопай, хоть тресни!
Чужак с двумя мечами наблюдал за этой комедией с откровенным недоумением.