Сокровищница ацтеков
Шрифт:
Молодые люди, предоставленные самим себе, сначала как будто колебались, но потом с громким криком, точно желая ободрить себя, бросились на нас сомкнутым строем. Когда мы увидали их прямо перед собой, то убедились, к величайшей радости, что они были вооружены только луками, стрелами и длинными копьями и что их, было всего человек двадцать. Рейбёрн подал знак стрелять. Признаюсь, мои руки дрожали, когда я нажимал курок своего ружья, и я даже нисколько не удивился, что индеец, служивший мне мишенью, – высокий малый, который, по-видимому, командовал другими, – остался невредим. Зато другой – позади него – упал на землю; у меня подступил комок к горлу, а в желудке появилось препротивное ощущение, лишь только я догадался, что застрелил его. Мысль о том, как легко прервать нить человеческой жизни, так сильно поглотила меня, что я на несколько секунд позабыл о необходимости продолжать стрельбу. К счастью, другие вели себе практичнее и град пуль из ружей моих товарищей заставлял, удивляться не тому, что индейцы так и падали, убитые на повал или тяжело раненые, а тому, что некоторые из них уцелели. Восемь человек остались невредимы и наступали на
Не могу в точности сказать, что происходило в течение следующих пяти минут или приблизительно такого промежутка времени, так как один из индейцев напал прямо на меня. Мои выстрелы по нему из револьвера не причиняли ему никакого вреда, хоть я довольно удачно попадал в цель, когда упражнялся в коррале. И вот, не дав мне опомниться, он ударил меня копьем в предплечье левой руки. Рана причинила ужасную боль. Дикарь, без сомнения, целил мне в сердце и, вероятно, пронзил бы этот жизненный орган, если бы я не поскользнулся в тот момент, уклонившись в сторону. Он вытащил копье из моей руки, что снова заставило меня жестоко страдать, и, по-видимому, собирался ударить в другое место на моем теле. Это ему, наверно, удалось бы очень легко, потому что я стоял, как истукан, не принимая никаких мер к своей обороне. В самом деле, я считал себя уже погибшим и в моей голове проносилась курьезная вереница мыслей, которых я не могу привести теперь в последовательной связи. Знаю только, что я спрашивал себя, выясняются ли перед человеческим разумом в загробной жизни научные истины, понятые нами в здешнем мире только отчасти?
Однако этот интересный вопрос так и остался нерешенным; для меня еще не пробил час переселиться в вечность. Едва только индеец прицелился, – я и теперь вижу перед собой его безобразное лицо: стоит мне закрыть глаза и воскресить в своей памяти этот критический момент, – как вдруг в воздухе сверкнул какой-то блестящий предмет, голова индейца подскочила кверху, а туловище рухнуло наземь, точно камень. Обернувшись назад, я увидел, что моим избавителем явился Пабло, но даже и тут несмотря на свое волнение я не мог не удивиться, что оружие, которым он убил индейца, был большой зазубренный меч – если маккуагуитл можно вообще назвать мечом – употреблявшийся ацтеками в прежние времена. Но мне некогда было спросить мальчика, откуда он достал такую интересную штуку, потому что на меня наступал уже новый противник. Мне очень приятно похвастаться – я вовсе не хочу подавать повода думать, будто бы люди науки не годятся никуда в практической жизни – что на этот раз я расправился с врагом безо всякого содействия со стороны Пабло или кого бы то ни было. Ухитрившись поднять с земли свое упавшее ружье, я со всей силы ударил индейца тяжелым стальным дулом и размозжил ему голову. Я знаю наверное, что обратил ее в бесформенную массу, потому что, пытаясь потом произвести над ней измерения черепных костей, должен был сознаться, что череп моего противника не годится более для краниологических целей.
Хорошо еще, что я обошелся без помощи Пабло! Он не мог бы выручить меня: ему самому приходилось плохо. Если б не поддержка с той стороны, откуда он менее всего ожидал ее, наш музыкант отправился бы к праотцам. Пабло только что сделал шаг назад, чтобы замахнуться на индейца, стоявшего с ним лицом к лицу, и не подозревал, что сзади ему грозит смертельная опасность. Между тем один раненый из шайки нападающих приподнялся с земли и встал на колени, чтобы, собрав остаток сил, нанести последний удар. Как раз в эту минуту фра-Антонио кинулся в середину свалки и прикрыл Пабло своим телом. Нож индейца только прорезал рясу монаха и слегка оцарапал ему руку, вместо того чтоб просверлить дыру между лопатками Пабло, что причинило бы нашему любимцу неминуемую смерть. Янг, стоявший рядом, видел это; он торопливо обернулся и выстрелил в упор прямо в темя раненого индейца. После того фра-Антонио опять уклонился от битвы, в которой принял такое рыцарское участие, не нанеся ни единого удара.
Для меня сражение было уже кончено, когда я так ловко размозжил голову своему второму противнику. Ни один индеец не кидался ко мне более и, когда я осмотрелся кругом, то увидел, что они оставили меня в покое по весьма уважительной причине – со мной больше некому было драться. Двое оставшихся как раз наступали в ту минуту на Янга, но он уложил их из своего револьвера скорее, чем я успел рассказать об этом читателю. Теперь только один из нападающих оставался в живых – высокий молодой предводитель; у них с Рейбёрном происходило единоборство, которому предстояло закончить эту великолепнейшую битву, какую можно только себе представить. Противники были равного роста и оба настоящие молодцы; если Рейбёрн немного и уступал индейцу в силе, то ведь дикарь быль совершенный атлет. Шансы для борьбы у них также были равны; индеец был вооружен только короткой дубиной, которую держал в левой руке, что давало ему большое преимущество, тогда как Рейбёрн, разрядив свой револьвер, отбивался его массивным дулом.
Когда я обратил на них внимание, индеец готовился сделать прыжок вперед, чтобы ударить со всего размаху; но Рейбёрн искусно отпарировал удар, защитившись ружьем, которое не выпускал из левой руки; одновременно с тем он сам ударил стальным дулом по руке противника и сломал ее у самой кисти. Дикарь взвыл от боли, но он был храбрец и, вместо того чтоб выронить дубину, взял ее только в правую руку. Но ему не пришлось больше нанести удар; в ту же минуту, Рейбёрн со всего размаха хватил его револьвером по голове; послышался глухой стук, как будто ударили в бочку. Рейбёрн отскочил назад, готовясь нанести второй удар, но индеец пошатнулся, его напряженные мускулы ослабели, и он рухнул на землю, между
VIII. После битвы
Рейбёрн стоял с минуту, наклонившись над убитым, а потом самодовольно осмотрелся вокруг; все наши враги лежали на земле мертвые или умирающие. Инженер пошел к ручью напиться и обмыть страшную рану на лбу, нанесенную ему копьем, которое, к счастью, скользнуло в сторону.
Действительно, все мы получили раны и контузии, которым, по-видимому, предстояло еще много дней напоминать нам о только что выигранном сражении. Рейбёрн кроме раны в лоб получил сильный удар дубиной по руке; Янг был ранен ножом в икру: вероятно, кто-то из раненных индейцев, упавших на землю, угостил его таким образом; фра-Антонио получил легкий порез на руке, защищая Пабло; удар дубиной по плечу совсем парализовал мою левую руку, а голова начала страшно болеть от раны на лбу, нанесенной стрелой. Пабло, сбитый с ног ударом по голове, сильно расшибся о камни и глубоко рассек себе щеку. Несмотря на это, едва окончилась битва, мальчик первым делом сыграл на своей губной гармошке отрывок из «Рори О’Мор», желая убедиться, что его любимый «инструментито» не попортился при падении. Я полагаю, что удар по голове ошеломил беднягу и на время лишил его способности рассуждать. Сердце мое заныло при звуках ирландской песни; она живо напомнила мне Денниса, который избавил нас всех от неминуемой смерти. Если б не его рыцарский поступок, мы были бы застигнуты врасплох и перебиты индейцами, не успев нанести ни одного удара. Оба наши отоми также были убиты.
Но хотя мы очень страдали, нас утешало сознание, что мы отлично проучили врагов. Из всей шайки, атаковавшей нас, – их было восемнадцать человек, как мы узнали, пересчитывая трупы, – в живых к концу битвы осталось только двое, да и те скоро избавили нас от всякой ответственности за свою участь, потому что тут же испустили дух. Одним словом, как выразился Янг, мы взяли на себя все расходы по отправке их на тот свет.
После заключения мира (достигнутого нами прямым, довольно радикальным способом – посредством уничтожения всех наших врагов) моей первой мыслью было спросить Пабло насчет странного оружия, которым он дрался и даже, благодаря уменью владеть им, спас мне жизнь. Мальчик положил его на скалу, пробуя, цела ли его гармошка. Я тщательно рассмотрел интересный предмет и убедился, что безошибочно определил род этого оружия, пока Пабло расправлялся с моим противником. Это действительно был маккуагуитл – первобытный ацтекский меч, но не подходивший ни под одно описание этого оружия, встречавшееся мне. Маккуагуитл, описанный испанцами во время завоевания Мексики и нарисованный на ацтекских картинах, хранящихся в различных музеях, представлял деревянный клинок от трех с половиной до четырех футов длины и от четырех до пяти дюймов ширины. С обеих его сторон шли зубья, как у большой пилы, сделанные из обломков агата в три дюйма длины и два дюйма ширины; они были очень остро отточены, и потому оружие это могло наносить тяжкие раны. Меч, который я держал в руке, был сходен в главных чертах с этим первобытным прототипом, но он был короче, уже и тоньше. Всего же удивительнее было то что он казался сделанным из меди, а между тем блестел, как золото, обладая в то же время гибкостью и упругостью стали. Согнутый руками, он тотчас выпрямлялся и, несмотря на то, что Пабло рубил им что есть мочи, раздробляя кости индейцев, тонкие острия зубьев только немного затупились – тогда как острие стального меча иззубрилось бы при таких условиях, – и ни один рубец не погнулся, что непременно бы случилось, если бы оружие было сделано из меди.
Фра-Антонио тем временем возвратился к нам – несколько сконфуженный своим участием в битве, – и я поспешил показать ему странное орудие, найденное таким странным, образом; по словам Пабло, он расстрелял свои заряды из револьвера и, не имея времени вновь зарядить его, осмотрелся вокруг и увидел блестящий меч в расщелине скалы; он торопливо взял его и тотчас пустил в дело, ударив им индейца, который хотел заколоть меня копьем, а потом расправился еще с двумя нападающими.
Фра-Антонио обладал большим запасом практических сведений по части археологии, чем я, потому что отлично знал многие мексиканские музеи, где хранятся образцы первобытного вооружения. Таким образом, я думал, что ему приходилось уже видеть такие любопытные маккуагуитлы, как тот, который был найден Пабло. Но мне было хорошо известно, что ни в одной книге не упоминалось, чтобы это оружие изготовляли из металла. Между тем фра-Антонио еще больше моего удивился необычайной находке и, вероятно, даже больше ей обрадовался, так как этот металлический маккуагуитл, – предполагая, что он относится к древними, временам, – решал в его пользу наш спор, который мы недавно вели между собой. Я держался остроумной теории моего друга Банделье, доказывавшего, что зубчатое острие ацтекского меча было случайностью, так как прежде оно состояло из цельной полоски агата, а потом искрошилось от употребления. Фра-Антонио между тем твердо держался общепринятого мнения, что первобытное оружие было таким, как я описал его сейчас.
Впрочем, и теперь я спорил, что меч, найденный Пабло, не был античным; я подтвердил, свои слова, опираясь на следующий факт: хотя ацтеки до испанского завоевания и употребляли медь и золото, но не имели понятия ни о бронзе, ни о стали. Можно представить себе мою досаду, когда фра-Антонио окончательно разбил мои аргументы, доказав, что так как это оружие сделано не из бронзы и не из стали, то, значит, я опирался на ложные данные, а потому мои выводы не согласуются со здравой логикой. Боюсь, что я даже погорячился по этому поводу, так как францисканец доказывал свое, а мне его настойчивость казалась пустым упрямством. Таким образом, мы стояли на поле битвы, усеянном трупами индейцев, и рассматривали ацтекский меч. Пожалуй, наш спор затянулся бы надолго, если б Янг – с добрым намерением, конечно, но не особенно вежливым образом – не взял на себя труда прекратить на время наши пререкания.