Сокрушительное бегство
Шрифт:
— Ай! Ууу… — дуя на ушибленную ладонь, взвыл я.
А эта непарнокопытная наследница императорского двора лежит себе в отрубе и сопит спокойно.
Немного успокоившись, я оставил Викторинию подпирать копытами небо, а сам для очистки совести проверил неизведанные направления, принесшие вполне ожидаемый результат. Я прикован к центру площади. И что с того, что оков не видно? Так даже обиднее… Куда бы я ни шел, иду на месте. Вон и единорог лежит за спиной.
Остался один-единственный шанс спастись.
— Помоги! — натирая и без того блестящие бока кувшина, взмолился я.
— Бу… ба… бу…
— Что?
— Ба…
— Я тебя плохо слышу! — прокричал я и приложил ухо к завязанному узлом горлышку серебряной обители джинна.
Ответ показал, что Барков в среде поэтов не одинок.
— Ах так!
Пришло время воспользоваться опытом великих политиков. Совет «разделяй и властвуй» в данном случае неприменим, а вот более грубая его версия «наступай на горло и властвуй» может принести положительный конечный результат.
— Эй, Ибн, как там тебя, Хоттабыч, — нарочито грубо проорал я прямиком в погнутый зев горлышка. — Ты меня слышишь?
— …ди …пу.
— Ах вот ты как! — Спровоцировав хамством ответное хамство, словно бы получаешь моральное оправдание собственному поведению. Вот такая растяжимая штука людская совесть. — Вот возьму и переплавлю кувшинчик на монеты — по рукам пойдешь. Или муравьев в середину набросаю. Красных, злобных и кусачих. Нет. Отдам жестянщику, пускай урну сделает. Установлю на центральной площади — пускай прохожие окурки вонючие бросают. Э… Я охранника приставлю, а то, конечно, украдут. Или вот еще, оставлю здесь.
Выдохнувшись, я поставил сосуд на землю, а сам повернулся к нему спиной и опустился на снятую с рога Викторинии шляпку. Солома, конечно жестковата, но чирей на труднодоступном месте доставит куда больше неприятных минут, чем легкое покалывание.
«Что же мне делать?» — пульсирует в голове вопрос.
Мыслей много, идей тоже хватает, а вот способа убраться отсюда я не вижу. Но он должен быть, поскольку… Не может же такого быть, чтобы сюда пусть случайно, но не забредал кто-нибудь. Не человек, так зверушка. И если отсюда нет выхода, то они должны остаться здесь. Хоть тушкой, хоть чучелом. А каменные плиты чисты. Нет, они, конечно, пыльные и грязные, но это не то.
Уловив краем глаза заклубившийся из торчащего вбок горлышка клок дыма, я сделал вид, что не заметил появления джинна.
Тихон же просто не обратил на него внимания. Он пребывал в состоянии задумчивой полудремы: дыхание медленное, крылья накрывают голову по самые ноздри, а хвост лениво скользит из стороны в сторону.
Принцессу на время можно не брать во внимание. Судя по раскатистому храпу, ее обморок плавно перетек в сон.
— И чего не уходишь? — холодно спрашивает джинн.
— Не хочу ничего твоего с собой брать… Немного подожду. Потом заткну твой кувшин пробкой и пойду себе.
— Так ты же ее проглотил — сам говорил.
— Вот поэтому и жду.
Джинн позеленел.
Хотя и не сразу, а по мере понимания…
ГЛАВА 8
Методом проб и ошибок
Если долго биться головой о стену, то в итоге это может стать смыслом твоей жизни
Если на первый взгляд из какого-либо положения выхода нет, то нужно просто
— Ваур? — Тихон бросил на меня удивленный взгляд и вернулся к разглядыванию джинна.
Раба сосуда от плотоядного демонического оскала трясло мелкой нервной дрожью, но он крепился и продолжал с деланным равнодушием следить за моими акробатическими номерами.
— Под этим углом тоже ничего не видно, — с присвистом произнес я вслух, перевернувшись из стойки на руках в нормальное положение любого прямоходящего существа и одернув полы пиджака.
Разминая затекшую кисть руки, я позволил легким насытить организм кислородом, а силе земного притяжения вернуть лицу натуральный, бледный вследствие редкого попадания солнечных лучей цвет. Вообще-то я в довольно неплохой физической форме, и пройти десяток-другой метров на руках для меня не проблема, по крайней мере, при силе тяжести, близкой к земной. А здесь она даже меньше, если ощущения меня не подводят. Но попробуйте проделать это с зажатым в руке мечом… Знаю-знаю, я и сам сообразил бы его на время отложить. А вот кибернетический протез на мои уговоры и попытки воздействия как изнутри, так и извне ответил равнодушным игнорированием. В том плане, что даже пальчиком не пошевелил, дабы облегчить мне поиски выхода из затруднительного положения, в которое я не без его помощи попал.
— Главное — не терять надежды и не впадать в отчаяние, — проведя языком по пересохшим губам, посоветовал я сам себе. Вот только давать здравые советы (особенно задним числом) значительно легче, чем следовать им.
Бросив случайный взгляд в сторону джинна, я поспешно отвернулся. Но, смирив гордыню, присел на корточки перед погнутым сосудом.
— Э… джинн.
Задрав подбородок, ультрамариновый дух увеличился вдвое и холодно ответил:
— Я слушаю.
— Извини.
— Ты не меня обидел…
— А кого? — удивился я, оглянувшись по сторонам.
Принцесса вкушает дневной сон, Тихон изображает стороннего наблюдателя… Не призрака же башни он имеет в виду! Или у них, у призрачных духов, сильна видовая солидарность?
— Искусство!
— А…
— Искусство — это…
— Я знаю, что это такое, и даже знаю, что кинематограф является самой важной из его разновидностей, — несколько поспешно перебил я джинна, не желая выслушивать длинную и нудную лекцию на тему «Искусство во мне и я в искусстве». — И признаю его благотворное влияние на формирование личности, но…
— Тебе не понравился стих? — поник джинн. Как в прямом смысле — обвиснув на погнутом горлышке кувшина, словно капля воды на носике неплотно закрытого крана, — так и в переносном, выразившемся в потухшем взоре, в голосе, ставшем безжизненным, безликим.
— Не знаю, — честно признался я.
— Как так?
— Просто в тот миг я осознал, что мы угодили в ловушку, и…
— Так ты отвлекся и не проникся величием…
— Да-да, — поспешно согласился я.
— Не переживай, — покровительственно похлопал меня по спине выросший до моих размеров джинн, и, решив добить благородством, предложил: — Это мой стих. Я отлично помню его и прочту еще раз.