Солдат и пес 2
Шрифт:
У меня, конечно, к этому делу присутствует стойкая критика. Овевать пусть овевают, но я сам решаю, на какие волны отзываться, на какие нет. И при этом я прекрасно сознавал, насколько иные мужчины, таким иммунитетом не обладающие, готовы подпасть под влияние этих чар.
Натали не просто была цветущей женщиной с роскошным телосложением… Нет, она действительно была таковой, но в выражении ее округлого лица, прищуре карих глаз, полуулыбке пухлых губ… во всем этом в сумме была аура необычайного очарования.
— Еще раз здравствуйте, —
— По-моему, нет, — мягко ответила она. — Виделись издалека — но это не знакомы.
Я многозначительно хмыкнул:
— Ну, знаете… Если уж на то пошло, то мужчину и женщину можно считать по-настоящему знакомыми после того, как…
И не договорил.
Полные губы изогнулись в пленительной улыбке, а взгляд стал еще игривее:
— Это интересный подход… А мы можем обращаться друг к другу на «ты»?
— Думаю, да. Без лишних условностей.
— Вот как… Вы… ты… Тебя же Борис зовут? Может, присядем?
— Да, — одним разом я ответил на оба вопроса.
Присели за круглый стол в зале. Она не сводила с меня глаз, и чем дальше, тем яснее я понимал, что она не испытывает никакой утраты по умершему мужу. И наоборот: чем дальше, тем сильнее ей хочется начать то самое «настоящее знакомство», на которое я намекнул.
— Слушай… — я чуть запнулся, — Наталья Владимировна…
— Зови меня Наташей! — перебила она. — Я сразу чувствую себя моложе.
— Ты и так молодая, — галантно вставил я.
Она кокетливо засмущалась, отчего стала еще обольстительнее:
— Ну, где же молодая! Скоро сорок стукнет. Старая карга уже.
Я знал, что ей тридцать семь. Почти в два раза старше меня нынешнего. Но я-то смотрел на нее глазами взрослого, пожившего мужика, видел на самом деле женщину в самом расцвете сил — вот именно сейчас она достигла самой пиковой женской силы, энергии, привлекательности… Возможно, еще год-другой, и это у нее пойдет на спад. Но пока…
— Наташа, значит? — сказал я, раздумывая.
— Конечно.
Она, мне кажется, уже и позабыла, зачем, собственно, мы с ней здесь. Вся уже витала в предвкушении известно, чего. Но я спустил ее с эротических небес на служебную землю.
— Хорошо, Наташа. Несколько вопросов по делу.
Наташа заметно потускнела. Мечтать о перепихоне было куда приятнее, чем думать.
— Да?..
— Ты и вправду ничего не знала о делах мужа? Об его тайной жизни, я имею в виду?
— Да клянусь! — пылко воскликнула она, сразу воспламенясь и став еще краше — и совсем того не замечая. — Да если честно, мне и обычные его дела были до лампочки. Он говорил, конечно, но я мимо ушей все пропускала… А еще честнее, — в ее голосе зазвучала какая-то отчаянная беспощадность, — я вообще им не интересовалась.
Тут она глубоко и горестно вздохнула.
— Евгений Павлович тут на днях на меня наорал: я, мол, и дура, и бесстыжая… Ну, здесь, наверное, что-то есть…
Исповедальная самокритика вдруг полилась
Юная девушка Наташа… даже нет, не девушка, даже не подросток, ей было лет десять, когда она осознала данную ей власть манить парней, кружить им головы, сводить с ума…
— Это у меня от мамы, — призналась она. — Точно. Я ее плохо помню, но по тому, что помню, я теперь примерно такая, как она…
Мама Наташи по имени Татьяна была шальная, удалая, безбашенная особа. Дочку он то обнимала, целовала, прямо зацеловывала, то вдруг точно забывала про ее существование. Случалось, уматывала из дома, а вернувшись, дерзила, хамила кроткому мужу, то бишь Наташиному отцу, влюбленному в жену даже не безумно, а невозможно сказать, как.
— Ох, папа с ней намучился!.. — вздохнула Наталья.
Воспоминания увлекли ее куда-то, и вот тут лицо если не постарело, то повзрослело. Из глаз исчезло чарующее лукавство, их наполнила печаль по навсегда утраченному… Вряд ли такое детство было безоблачным. Зато уж точно не скучным. Мама Таня ухитрялась достичь немыслимого: выводила мужа из себя, отчего «получала в портрет», по собственному залихватскому выражению. Естественно, она в ответ тоже азартно махала руками, случалось, что на пол летела посуда и даже украшения, развешанные за стенах: фотографии, эстампы и тому подобное. При этом мама Таня по странности натуры нисколько не сердилась на мужа, относясь к прилетам в «портрет» с полным пониманием. Она стопроцентно была из женщин, убежденных в том, что «если бьет, значит, любит», и которым «без пи…дюлей, как без пряников».
— Она и рожать больше не хотела… — пригорюнилась Наташа. Глаза у нее сделались на мокром месте. — Если правду говорить, я до сих пор не знаю, чего она хотела. Может, и она сама того не знала…
Все это девочка Наташа не успела выяснить, потому что безалаберная мама трагически погибла молодой, чуть за тридцать. В автокатастрофе. Так и осталось навсегда невыясненным, какой черт занес ее в развеселую компанию — одну, без мужа и без дочки. Для нее такое было нормой. Нехорошо так говорить… но это, наверное, оказалось хорошо. Для мужа и для дочки. В той машине погибли все. Четверо.
— До сих пор не помню, как ее хоронили… — слезинка пролилась из левого глаза, побежала по щеке. Наташа смахнула кристальную капельку пальцами. — Вообще, как выжгло все. Начала помнить, что через месяц после похорон было. А до того — нет.
Я сочувственно покивал: понимаю!
Понимал я и то, что нас, вернее, Наташу понесло по волнам памяти… ну ладно, пусть несет, я контроля над ситуацией не ослаблял. Шторы были полузадернуты, в комнате полутень, говорили мы негромко… То есть, на взгляд со стороны, если этот взгляд и был: двое заперлись и затихли. И думай-гадай, чего они там делают…