Солдат номер пять
Шрифт:
Тридцати минут допроса оказалось вполне достаточно, даже битье по голове уже порядком надоело. Группа с отвращением покинула комнату, оставив меня наедине с моими охранниками.
Теперь, когда появилась возможность без помех сосредоточиться, я попытался как следует рассмотреть свою ногу, которая была частично прикрыта повязкой до колена. Я мог видеть правую ступню, которая все еще была пожелтевшей и гротескно распухшей, а любая попытка пошевелить голеностопным суставом вызывала сильную боль. При этом в самой стопе ощущалось тревожное отсутствие чувствительности, как будто она была отделена от основной конечности.
Размышляя о причине этого — несомненно, были серьезно повреждены нервные окончания, — я
Современная комната с четырьмя новыми больничными койками, — все пустые, кроме той, которую сейчас занимал я, — она была безупречно чистой и ярко оформленной, стены украшала желто-коричневая арабская мозаика. Почему-то были подозрения, что в этом пристанище я пробуду недолго.
Я неловко пошевелился на койке: высыпания, появившиеся на спине сначала от потертостей от ременно-плечевой системы, теперь воспалились и превратились в полноценные пролежни. Мне очень нужно было помыться. Впервые я заметил, что все еще ношу свой камуфляж: никому и в голову не пришло сменить измазанные кровью и грязью вещи. Не то чтобы это меня беспокоило, — ведь это означало, что у меня все еще есть карта для эвакуации, компас и, что еще важнее, пояс с золотом.
Один из охранников подошел и предложил мне тарелку с финиками. Голод, который до сих пор практически не давал о себе знать, внезапно проявился с новой силой, и я с благодарностью принял маленькую порцию. Я как раз приступил к третьему финику, когда появилась новая группа посетителей. Охранники с чувством вины забрали дары и ушли в дальний угол.
Новые люди, а их было шестеро, были одеты в дорогие шелковые костюмы, военную форму и белые халаты врачей. Они столпились у изножья моей койки, бормоча и кивая головами друг другу. Наконец, один из них, видный мужчина лет пятидесяти, заговорил. Судя по количеству золота на погонах его мундира, это был человек значительного ранга, возможно, даже генерал.
— Ваша рана успешно прооперирована, и мы пропишем вам курс антибиотиков.
Его манеры и осанка сразу же создали впечатление того, что он привык к тому, что люди обращают внимание на его слова.
— Спасибо, — ответил я, не зная, что еще сказать.
Он слегка кивнул мне, прежде чем продолжить.
— Некоторое время вы не сможете ходить, но даже после этого у вас будет заметная хромота. Нога потеряла значительную часть сочленений в лодыжке и стопе. Пуля разрушила большинство мелких костей, которые обеспечивают выворачивание стопы. Вы понимаете?
Я кивнул головой и ответил:
— Да, сэр.
— То, насколько она восстановится, покажет только время. Дебридмент [60] раны был довольно простым, и, похоже, на данный момент нет никаких следов инфекции. — Он сделал небольшую паузу, глядя на меня поверх полуопущенных очков. — Должен сказать, что вам очень повезло, что вы не получили более серьезных ранений.
Мне не нужно было говорить об этом. Я и сам знал, что мне очень повезло, что я лежу в кровати и продолжаю дышать.
60
Очистка раны, иссечение и удаление омертвевших тканей и инородных тел.
Он махнул рукой вправо, не обращая внимания на то, куда указывает.
— О вас продолжит заботиться полковник Аль-Байет. Он будет навещать вас, когда позволит время.
Я еще раз окинул взглядом собравшихся, и на этот раз обратил внимание на высокого коренастого доктора, облаченного в военную форму. Его форма и тот факт, что я не ожидал увидеть его здесь, в Багдаде, привели меня в замешательство.
С этим последним комментарием «генерал» и его свита развернулись и покинули комнату, исчезнув так
— Туалет, туалет? — Спросил я у своих охранников, одновременно указывая на свою промежность.
Один из солдат, сразу поняв мое положение, выбежал из комнаты и через несколько секунд вернулся с емкостью, в которую я мог облегчиться. Пока я с трудом двигался на кровати, один из охранников невинно попытался помочь, расстегнув пряжку моего ремня и распустив брюки. Это простое действие раскрыло один из моих самых сокровенных секретов. Подняв ремень, он замер — аксессуар был слишком тяжелым для крепления брюк. Перевернув его, он увидел облегающую малярную ленту, которая одновременно скрывала и крепила золото. Пояс был стянут с меня, а лента частично размотана. Недоуменный взгляд, сменившийся растерянностью, а затем узнаванием, когда золотой соверен упал ему на ладонь, был бесценен.
Засунув ремень подмышку, он сунул соверен в почти беззубый рот и прикусил вновь обретенную монету. Радость, распространившаяся по его лицу, была мгновенной. Он повернулся к своему партнеру и начал триумфально болтать с ним. О моих туалетных потребностях теперь можно было забыть. Я понятия не имел, как они вдвоем воспримут это открытие, ведь трудно было бы объяснить, почему тупой рядовой носит на поясе небольшое состояние в золоте. Хотя наемник, конечно, мог бы.
Как оказалось, беспокоиться мне не стoило: эти двое парней и не собирались сообщать начальству, что наткнулись на золотой клад стоимостью в две тысячи фунтов. Они уже делили его между собой. Мне показали большой палец вверх и еще одну демонстрацию откусывания монет с множеством сопутствующих улыбок и покачиваний головой. Мне оставалось лишь ухмыляться и кивать им в ответ. В любом случае я уже мало что мог с этим поделать. Печально было то, что, если бы охранник не попытался мне помочь, золото так и не было бы найдено — к моей одежде больше никто не прикасался.
Поздним вечером мое пребывание в пятизвездочной больнице закончилось. Как обычно, в сопровождении охранников два санитара забрали мою каталку и покатили по больнице, на этот раз, правда, покинув здание через служебный вход. Каталка, громыхая и подпрыгивая, проехала по открытой гравийной парковке, направляясь к огромному зданию из красного кирпича, стены которого были расписаны многочисленными разноцветными детскими фресками.
Подойдя к зданию, мы свернули направо и двинулись по широкому, вымощенному бетоном переулку, который проходил между зданием и тем, что я сначала принял за заросший травой берег. Однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что на самом деле это был блок камер. В сооружении бункерного типа было множество небольших комнат, каждая из которых имела одностворчатое окно, выходящее в переулок. Несколько солдат в серой форме бездельничали, сидели небольшими группами, курили и смеялись, не обращая на меня особого внимания, пока я проезжал мимо.
Санитары остановились примерно на полпути и вкатили тележку в фойе без дверей. Слева от меня находилась комната с двумя кроватями. На одной лежал морщинистый старый араб, который безостановочно кашлял и выглядел почти готовым к отправке в морг, на другой сидел мужчина помоложе, лет сорока, и мрачно смотрел на меня, пока меня вталкивали в противоположную комнату.
Хотя я ожидал, что когда-нибудь меня поместят в камеру, я и представить себе не мог, что условия будут такими. Очевидно, это был тюремный корпус больницы, самое отвратительное и самое грязное место, которое я когда-либо видел. Меня подняли на старую больничную койку, которая, судя по всему, не видела ни света дня, ни чистоты с тех пор, как ее сюда поставили. Матрас почернел от пятен засохшей крови, пол был в еще худшем состоянии.