Солдат трех армий
Шрифт:
Тем временем мы снова маршировали на занятиях в полевых условиях, занимались строевой подготовкой во дворе казармы и по-прежнему стояли на часах у склада боеприпасов.
К тому же с нашей точки зрения ничего особенного и не произошло. Канцлеры приходили и уходили достаточно часто, но это не вело к переменам. Ныне пришел Гитлер. Часовые дежурной роты в Берлине, которых в порядке очереди каждые полгода выдвигали военные округа, при появлении Гитлера брали ружье «на караул» совершенно так же, как при его предшественниках. Это соответствовало церемониалу.
И все-таки было одно небольшое различие. Никто из нас, даже если бы ему
Заметно было также, что население проявляло к нам больший интерес, чем прежде, когда мы маршировали по территории гарнизона; когда же нас приветствовали, подняв правую руку, то командир роты, верхом на лошади, в ответ опускал обнаженную шпагу, как он это делал в других случаях.
На улицах все чаще мелькали мундиры — видимо, штурмовики и эсэсовцы уже не снимали их. Штурмовики стали носить белые нарукавные повязки, по которым можно было определить, что они являются «вспомогательной полицией»; они патрулировали на улицах вместе с полицией.
Таким образом, кое-что уже изменилось; а за пределами нашего кольбергского казарменного кругозора вскоре произошли события, ясно свидетельствовавшие о том, что Гитлер решил править с помощью новых методов. Не было недостатка в соответствующей информации по радио и в прессе, прежде всего в газете «Фёлькишер беобахтер», которую уже не нужно было прятать под подушкой.
Гитлер и его партия теперь были вхожи и в гостиные, и в казармы; даже самые осторожные из нас уже больше не скрывали своих настроений.
Наша политическая «ориентация» выразилась прежде всего в том, что некоторые из нас повесили над своими кроватями фотографию Гитлера; это терпели даже те офицеры, которые до сих пор проявляли явную сдержанность. 27 февраля произошел пожар в здании рейхстага. Зачинщиками якобы были коммунисты. В действительности же Гитлер и Геринг таким способом создали предлог, чтобы, нарушив закон и депутатскую неприкосновенность, в ту же ночь арестовать депутатов и функционеров КПГ и отправить в тюрьму. Таким образом, самые последовательные противники господства гитлеровцев были выведены из строя.
При этих условиях еще удивительно было, что в марте на выборах в рейхстаг КПГ собрала все же почти пять миллионов голосов. Социал-демократы собрали семь миллионов, а все буржуазные партий вместе — около десяти миллионов. Таким образом, образовалось явное парламентское большинство, противостоявшее 17,3 миллиона избирателей, подавших голос за нацистов.
Гитлер разрешил проблему, прибегнув к крайнему беззаконию: через несколько дней после выборов он аннулировал 81 мандат коммунистов, все до одного, и с помощью такого диктаторского маневра обеспечил себе «демократическое» большинство, необходимое для изменения конституции и принятия закона о чрезвычайных полномочиях правительства. Гитлер начал править с помощью мошенничества. В дальнейшем он запретил КПГ, несколько позднее — социал-демократическую партию и профсоюзы, объявил их распущенными. Затем с политической арены исчезли и буржуазные партии.
Немецкий народ был «унифицирован».
С трибуны рейхстага новый канцлер заверял немецкий народ: «Дайте мне четыре года срока, и Германия станет неузнаваемой!» Я был готов предоставить ему этот срок. Я полагал, что, при постоянной смене правительств толку не будет. Пускай Гитлер теперь
И однако, до чего же постыдно легко мы перешли на сторону новой власти!
«Неограниченное дальнейшее существование рейхсвера» служило доказательством легальности и лояльности нацистов. Я тогда еще не мог понять, что Веймарская республика и Третья империя представляли собой лишь различные формы господства крупной буржуазии, что в конечном счете те же самые монополии, которые до сих пор финансировали тайное усиление рейхсвера, содействовали приходу к власти Гитлера, так как считали, что могут осуществить свои планы только с помощью открытой диктатуры; короче говоря, между нацистами и рейхсвером не обнаружилось никакого принципиального различия, его никогда и не было, и рейхсвер без особых осложнений включился в новую систему.
Сначала меня вполне удовлетворяло, что рейхсвер остался «неприкосновенным». Мы ведь не изучали конституцию Веймарской республики, а в читальнях не было никаких книг на эту тему. Мы присягнули на верность рейхспрезиденту, и мы охотно ему повиновались, тем более что мы всегда видели в нем прежде всего генерал-фельдмаршала первой мировой войны.
С большим усердием я проходил очередной курс обучения. Он все больше приближал к желанной цели тех из нас, кто в свое время рапортовал командиру о готовности стать офицером. К изучению тяжелых пулеметов и нового, еще засекреченного оружия прибавилось обучение приемам стрельбы из артиллерийских орудий непрямой наводкой.
После службы, надев парадную форму, которую теперь дополняла собственная шинель из хорошего сукна, мы отправлялись в городок. И едва мы садились за стол, как «ветераны» приглашали нас выпить с ними кружку пива. Стоило нам пройти несколько шагов, как рядом с нами оказывался эсэсовец или штурмовик, желающий побеседовать «с камрадами». На нас и правда обращали гораздо больше внимания, чем прежде. 1 апреля после двухгодичной службы наступил срок нашего призыва в армию и первого присвоения нового звания. Мы были произведены в старшие стрелки, получили нарукавную нашивку и больший оклад. Положив в карман первую прибавку к жалованью, мы отправились в солдатскую столовую, чтобы отпраздновать наши успехи. Повышение в чине двоих наших однополчан отсрочили, так как 30 января они до поздней ночи «обмывали» назначение нового канцлера и вернулись в казарму, перелезши через ограду, за что и получили трое суток усиленного ареста. Ушел канцлер, пришел канцлер, а порядок должен соблюдаться!
Оба солдата, не получившие повышения, конечно, пировали с нами вовсю. На этот раз им ничего не угрожало. Мы сидели в своей столовой и, кроме того, получили увольнение вплоть до побудки. На другой день происходили обычные учения.
Правда, мы всю ночь не спали и теперь плохо соображали, но об этом нас никто не спрашивал: существовало правило — водка водкой, а служба службой.
В полдень я почувствовал себя совсем худо. Мне все чаще и все быстрей приходилось отлучаться в известное место. Я пошел в санчасть попросить древесного угля или таблетку опиума и наткнулся на капитана медицинской службы.