Солдат удачи
Шрифт:
И в тот момент, когда перезвон церковных колоколов возвестил наступление 1848-го года (который позднее войдет в историю как Год Революций), Джон Джозеф испытывал огромное счастье от сознания того, что на следующий день, когда они со всем полком отправятся в Венгрию, жена будет сопровождать его. Лайон Кошут, который начинал свою карьеру как блестящий венгерский адвокат, теперь стал публиковать свои статьи в подпольной националистической газете и требовать независимости для своей страны… а Вена отвечала войсками.
— Ты доволен, что я поеду с тобой? — спросила Горация, словно прочитав его мысли.
— Я просто счастлив. Большинство
— Но я не «большинство жен».
— Да ты в миллион раз красивее, умнее и отважнее, чем самая лучшая из них.
Она засмеялась, теснее прижавшись к мужу.
— Мне кажется, ты несправедлив.
— Возможно. Я думаю, тебе не понравится в Пеште: это очаровательный старинный город, но сейчас он словно вымер.
— А тебе он нравится?
— И да, и нет. Я уже жил там в гарнизоне, и это было на редкость тоскливо. Но на сей раз, по крайней мере, мы будем в казарме для женатых.
— Думаю, что это — единственная причина, по которой ты женился на мне: ты хотел улучшить жилищные условия.
Джон Джозеф засмеялся, лукаво взглянув на Горацию:
— Как ты догадалась?
— Не надо меня так дразнить!
Внезапно она показалась Джону Джозефу совсем юной и очень ранимой, и у него безо всякой причины заныло сердце. Он серьезно спросил:
— Горри, ты не жалеешь, что вышла за меня замуж?
— Единственное, о чем я жалею, — что в свое время не оказалась умнее.
Не добавив ни единого слова, она присела в реверансе перед полковником, который поклонился ей, и закружилась с ним в танце, прежде чем ее муж успел придумать подходящий ответ.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Сон пришел как раз перед рассветом, такой же отчетливый и ясный, каким он был двадцать лет назад в замке Саттон. Джон Джозеф опять услышал стоны умирающих, свист и тяжелые удары мортир, пронзительное ржание лошадей; он снова увидел себя мертвым, и вновь рядом была Горация. Но на этот раз было и одно отличие: ему снилось, что он — маленький мальчик, спящий в своей старой детской комнате и видящий тот же самый сон. Он видел сон во сне.
Впечатление было настолько ярким и живым, что когда Джон Джозеф проснулся и увидел палатку, освещенную теплыми розовыми лучами поднимающегося солнца, то в испуге не мог сообразить, где находится. Потом он вспомнил. Они с Горацией отступали вместе со всем полком, размещавшимся до того в Пеште. Революция, которой так долго боялись, свершилась. В Австрийской империи шла гражданская война. Она началась в марте восстанием студентов Венского университета и закончилась свержением блистательного имперского правительства. Столица оказалась в руках мятежников. Это явилось сигналом, и революция вспыхнула повсеместно. 28 сентября (неделей раньше Джон Джозеф был отозван) Венгрия уже была готова объявить войну.
Было приказано вывести войска из Пешта, въезд в Буду был закрыт, а на городских стенах установили орудия, так как Национальная Гвардия попыталась штурмовать крепостной вал города. Кульминацией этих жутких дней явилось убийство графа Ламберга, австрийского главнокомандующего. Когда его изувеченное тело пронесли на шпагах по улицам, весь 3-й императорский легкий драгунский полк — кто пешком, кто на лошадях, с женами в экипажах — поспешно отступил в неизвестном направлении.
И теперь все расположились лагерем, собираясь
— Горри? — голос приглушал натянутый брезент палатки. — Горри, ты где?
Но звать было нелепо: палатка была маленькой, и если бы Горация находилась внутри, он сразу увидел бы ее. Джон Джозеф выскочил из кровати, протянул руку к мундиру — спал он почти не раздеваясь, в рубашке и брюках, на тот случай, если будет неожиданное ночное нападение, — одновременно натягивая сапоги.
Снаружи рассветное небо было уже не таким розовым, и по нему над спящим лагерем протянулись оранжевые полосы. Почти такого же цвета были догорающие дрова и волосы часового, который отдал честь при приближении капитана.
— Сэр?
— Доброе утро. Вы не видели мою жену?
Джон Джозеф говорил по-немецки, и молодой солдат ответил сразу же:
— О, да, сэр. Она сказала, что хочет выгулять Лули, и ушла с ней около получаса назад.
Джон Джозеф мрачно усмехнулся:
— Мы здесь в самой гуще войны, а Горация может думать о собаке. В каком направлении она ушла?
Часовой указал на восток:
— В сторону рассвета. Она сказала, что он выглядит захватывающе.
— О, Боже! Она ведь знает, что вокруг вражеские отряды. Почему вы не остановили ее?
— Сэр, я предупредил ее, что это неблагоразумно.
— Я отдам тебя под военный трибунал, если что-нибудь случится, и проклятую собаку тоже!
— Да, сэр.
— И зачем только я подарил ей это дрянное животное!
Но ведь подарил! На прошлое Рождество, как раз перед тем, как полк уходил из Вены в Пешт. Щенок сидел в витрине зоологического магазина; это был папильон с заискивающе виляющим пушистым хвостиком и добродушной мордочкой. В рождественское утро Джон Джозеф спрятал щенка к себе в карман и сказал Горри, чтобы она закрыла глаза и опустила в карман руку. Горация завизжала от восторга, когда веселый розовый язычок облизал ее пальцы в качестве положенного приветствия. Новый любимец тут же был назван Лули — сокращенно от Лучиллы. Щенок сопровождал их везде, и во время отхода из Пешта он был надежно спрятан у Горации в рукаве.
Но теперь он мог навлечь на нее серьезную опасность. Джон Джозеф побежал к привязанным лошадям и схватил одну, уже оседланную. Никогда в жизни он не был так напуган. Никогда у него так дико не билось сердце.
Вот так и пришла любовь к хозяину поместья Саттон, человеку, который в последние годы считал себя неспособным на такое чувство. Не владея собой, он выкрикнул:
— Если я не вернусь через десять минут, поднимайте тревогу! — и галопом, будто за ним гнались черти, выскочил из лагеря, громко крича охрипшим от волнения голосом: «Горация, где ты?» Только теперь Джон Джозеф, наконец, осознал, что любит. Он страстно желал крепко обнять свою жену и сказать ей все то, что ей всегда хотелось услышать от него. Какой же он был дурак, что не сказал ничего раньше.