Солдат великой войны
Шрифт:
В пещере царил холод. При открытых стальных ставнях, а открытыми они оставались большую часть времени, вода замерзала. Ветер порой задувал так сильно, что от перепада давления у него закладывало уши. Случалось, что гипнотическое посвистывание ветра в щелях между ставнями и стеной резко прибавляло громкости и могло перекрыть гудок пассажирского экспресса. У него не получалось ни игнорировать звук, ни что-либо делать до прекращения этого дикого шума, от которого вещи вибрировали на столе, сползая к краю, и сваливались с крючков.
Во время грозы с громом и молниями, которая случилась через два дня после его прибытия, вибрации от ветра достигли
Скоро он устал от сексуальных приключений принца Уэльского. После пятого или шестого прочтения визиты в парижский бордель возбуждали не больше, чем ежедневная прогулка в магазин скобяных товаров. Через три дня он вскрыл посылку с наклейкой: «Сюрприз: не вскрывать три дня». В посылке лежал свежий лимон. Возможно потому, что он периодически замерзал и оттаивал, вкус стал довольно странным, но Алессандро использовал его, чтобы подкислить семгу (одну банку) и две кружки чая.
В один присест он мог прочесть лишь несколько строк «Новой жизни». Они обретали магические свойства, и он видел, как они плавают в темноте под потолком, поют и кувыркаются в воздухе, словно неизвестные науке рыбы в глубинах моря.
Днем он часами просиживал на веревочном стуле, завернувшись в одеяло, прислушиваясь к редким ударам сердца. Когда их становилась меньше сорока в минуту, а конечности немели от холода, Алессандро заставлял себя двигаться. Чтобы подняться и отбросить одеяло, приходилось превозмогать боль, но Алессандро это делал и начинал медленно кружить по пещере. Сначала его шатало, но потом мышцы все больше включались в работу. Он останавливался, нагибался, шел дальше. Когда чувствовал, что вновь ожил, несколько часов делал физические упражнения, пока не начинал тяжело дышать, ему становилось жарко, его прошибал пот. Этим он восстанавливал форму. Большая высота, скудное питание и физическая нагрузка закаляли душу. Он перестал читать, но прочитанное само всплывало в сознании – иногда фразами, а то и по одному слову. К примеру, слово bellezza [78] вращалось, как сверкающее спицами колесо, останавливалось, вращалось в обратную сторону, словно женщина, которая хотела, чтобы ею восхищались. Потом призрачно улыбалось, пульсировало тошнотворным зеленым светом и взрывалось серебряными искрами, которые исчезали в черноте. Другие слова исполняли другие танцы. Иногда сталкивались перед ним в воздухе то ли в поединке, то ли соблазняя друг друга.
78
Bellezza – красота (ит.).
Вечерами после обеда он наблюдал за пламенем лампы. Когда завывания ветра усиливались, оно двигалось, словно бездна пыталась его загасить.
Австрийцы не могли сконцентрировать силы для наступления или погреться на солнышке под открытым небом, пока Алессандро видел их из своей вырубленной в скале пещеры и направлял снаряды по входам в их тоннели и окопы. Иной раз по его наводке снаряды разносили бункеры, вскрывали тоннели, рвали людей в клочья. Понятное дело, австрийцам такое не нравилось.
В четыре часа утра звонок телефона вырвал Алессандро из глубокого сна. Он скатился с койки, нашел в темноте стол, схватил трубку.
В ухо ударил треск статических помех.
– Да?
– Алессандро? – осведомился незнакомый голос, продираясь сквозь шум.
В темноте, с одеялом на плечах, сжимая в руке трубку, еще туго соображая, Алессандро чувствовал, как его шатает.
– Что?
– Это ты?
– Это король.
– Я хотел убедиться, что еще до тебя не добрались.
– Кто?
– Облака разошлись примерно полчаса назад, и мы увидели над тобой огни.
– Надо мной?
– Да. Они, должно быть, поднялись с другой стороны.
– Ночью? – изумился Алессандро.
– Мы наблюдали за ними, но потом все затянуло облаками. Ты, наверное, захочешь подготовиться.
– Спасибо, – ответил Алессандро. – Сколько их?
– Четверо.
Алессандро задумался, прислушиваясь, пытаясь сквозь завывания ветра и треск помех уловить звук шагов на крыше или клацанье металла.
– Спасибо, – повторил он и положил трубку.
Под завывания в щелях между скалой и железными ставнями он всматривался в темноту и не видел ничего, кроме непонятных вспышек в глазах.
Он зажег лампу, пододвинул деревянный патронный ящик поближе к кровати, переставил лампу на него. Положил раскрытый томик «Новой жизни» обложкой вверх на пол неподалеку от изголовья. Потом отбросил одеяло, заправил рубашку в штаны, застегнул пряжку, надел самый толстый свитер и сел на пол, чтобы зашнуровать высокие ботинки. Пальцы двигались со скоростью веретен в прядильной машине. Никогда еще он не делал ничего так быстро, а покончив со шнурками, тут же вскочил, чтобы снять со стены револьвер и штык. Затягивая ремень, на котором висела кобура, вспомнил, что никогда не стрелял из револьвера. Потратил драгоценные секунды, чтобы достать револьвер, откинуть барабан. Шесть круглых торцов патронов, расположенных по кругу, успокоили его. От этих кругляшей зависела теперь его жизнь, точно так же, как прежде – от стальных заостренных штырьков, вбиваемых в скалу.
Он набросал на койку пустые рюкзаки. Двигаясь с невероятной скоростью, соорудил из них муляж спящего человека, лежащего на боку, лицом к стене. Не забыл и о том, что ноги должны быть уже, чем бедра и плечи. Накрыл муляж двумя одеялами, и получилось достаточно убедительно, но в пещере не нашлось ничего, за исключением его головы, даже отдаленно напоминающего шар. Алессандро ограничился тем, что набил одежду в носок и конец выставил из-под одеяла, словно верхушку ночного колпака. Счел бы это забавным, если б располагал временем повеселиться.