Солдат
Шрифт:
Минуло минут десять, и всё это время я простоял без движения лицом к окошку, ловя раскрытым ртом свежий воздух с улицы и краем глаза наблюдая за Карой, который начал осматриваться в камере, да так и застыл на мне.
— Слышь, гвардеец, — он всё же заговорил со мной, — как звать тебя?
Повернувшись боком к стене, взглянул в его глаза и сам спросил:
— А тебе зачем, дядя?
— Хм, — ухмыльнулся он, и я заметил, что половины зубов у него недостаёт, — лицо у тебя больно знакомое. Может, встречались где?
— Всё может, — пожал я плечами. —
Кара кивнул на мою нашивку — на фоне заснеженного горного пика падающего в атаке орла:
— Четвёртая гвардейская?
— Она самая.
— За что здесь?
— Больно ты любопытный, дядя. Не лезь в душу, и так муторно.
Наёмник замолчал, и я, соответственно, тоже. Ближе к полудню из камеры одного за другим стали выдёргивать заключённых, кого на суд, кого в другую камеру или на работы в пределах тюрьмы. Уже к обеду, когда принесли рыбную баланду, в камере осталось девять человек, и мне нашлась свободная шконка. Пообедав, прилёг на доски, и только прикрыл глаза, как снова раздался голос Бурова:
— Гвардеец, а чего тебя не своим судом судят?
— Отреклись от меня камрады, так что теперь я гражданский.
— Было за что?
— Было. У меня контузия, пить нельзя, а я принял на грудь крепко, устроил драку в ресторане, патрульных из народной стражи поколотил да и с безопасниками поцапался не по-детски. Вот наш комбат и решил, что не нужен ему такой геморрой, как я, и задним числом контракт расторг. — Я посмотрел на него: — Как думаешь, дядя, что со мной будет?
— Патрульные — это минимум лет пять каторги, а если ещё и госбезопасность обидится, то все десять.
— Они обидятся, — кривая усмешка на губах, — там есть за что обиду затаить.
— Звать тебя как, боец?
— Саня. А вас?
— Дядя Коля зови, не ошибёшься. В каком звании был?
— Сержант.
— А батальон какой?
— Спец… Что за допрос, дядя Коля? Всё, не хочу разговаривать.
Буров помедлил и произнёс еле слышно:
— Понятно, спецназ.
Опять молчание, и снова Кара первым нарушает его:
— В походе на Дон участвовал?
— Да, — как бы нехотя выдавливаю я из себя.
— Ты не подумай чего, Саня, но я из тех мест родом, вот и спрашиваю. Как там сейчас?
— Плохо. Разруха, голод, болезни и реки, химией травленные. А вы сами здесь по какой причине, дядя Коля? На бандоса не похожи, а в тюрьме. Отчего так?
— Наёмничал, а в нашем деле как — если твоя сторона выиграла, то тебе деньги, почёт и свобода, а если проиграла, то шьют всё, что только на себе потянешь.
— Ваша сторона, как я понимаю, проиграла?
— Не то слово, разгромлена в пух и прах. Про Туапсе слышал?
— Конечно, слышал, и, говорят, безы с морпехами там солидные потери понесли. Ваша работа?
— Да, мои бойцы работали.
До самого вечера мы проговорили с Буровым, и я сам не заметил, как рассказал ему про свою службу, откуда родители, где родился и как жил. В общем, следуя рекомендациям эсбэшных психологов, был самим собой, простым и ясным парнем с незатейливой жизнью и судьбой нормального
После ужина всё той же самой пустой рыбной баланды в руках у наёмника оказалась малява, записка, которую ему передал выводной из охраны. Буров её прочитал, нахмурился, потом присел на корточки подле моей шконки и прямо спросил:
— Саня, вижу, парень ты нормальный. Сегодня к отбою в нашу камеру пятерых мокроделов зашлют, чтоб меня завалить. Ты как, впишешься?
— Это не проблема, но сам понимаешь, дядя Коля, мне чужие дела совсем ни к чему. У меня суд через пару дней, и пойду я по этапу на каторгу, а там блатные. С ворами бодаться не резон, и хоть на здоровье я не жалуюсь, но толпой меня на зоне забьют.
— Санёк, нормально всё будет, обещаю. Мне бы ночь пережить и до утра дотянуть, а там нам побег организуют, и мы с тобой на пару уйдём.
— Поклянись, что это правда, — приподнялся я на локте. — Самым святым и дорогим для тебя клянись.
— Клянусь памятью сына моего Филиппа, что если ты меня выручишь, то и я тебя из тюрьмы вытащу.
Мы ударили по рукам и стали готовиться к встрече с воровскими киллерами.
Глава 17
Вольный город Трабзон
07.05.2059
А-а-а-а! — разнёсся над футбольным полем торжествующий рёв.
Это значит, что местная команда забила очередной гол в ворота своих соперников.
Стадион H"useyin Avni Aker гудел, и люди, набившиеся в него — не менее пятнадцати тысяч человек, — махали флагами и без устали скандировали свои речёвки. Сегодня здесь знаковое событие: бордово-голубые играют против красных, «Трабзонспор» и «Самсунспор», две команды, которые уцелели в Эпоху Хаоса и, невзирая ни на что, продолжают футбольные матчи. Десять лет подряд, в один и тот же день они проводят весеннюю игру в Трабзоне, а через четыре месяца ещё одну игру в городе Самсун. Идёт первый тайм, счёт один — два, выигрывает «Трабзонспор», и толпа, в подавляющем своём большинстве местные жители, просто беснуется от радости.
Мне, однако, вся эта игра совсем неинтересна, тоска заела, и домой хочется так, что хоть волком вой. Почти полгода пролетело с тех пор, как я оказался при Николае Бурове, знаменитом наёмнике по кличке Кара, и, оглядываясь назад, я кляну самыми последними словами майора Захарова, втравившего меня в эту авантюру. Как же всё-таки раньше было просто: служи честно, выполняй приказы и не рассуждай. Теперь же всё в моей жизни не так, только успевай подмечать, с какой стороны может беда подойти незаметно, и думай не только за себя, но и за своих врагов. Откуда у меня враги? Хм, у меня-то их нет, но я всегда при Бурове, а у него их, как грязи, куда ни посмотри, или кровник, или убийца, желающий нажиться на его смерти.