Солдат
Шрифт:
Диспозиция, которую мы занимали в Алтуде, была отличной. Много развалин, густой лес, выросший на месте древнего аула, и одна дорога. Первый день мы продержались очень легко, патронов хватало, а в наличии имелось пятнадцать пулемётов. Кроме того, нам оставили приличные запасы противопехотных мин, которые были в обозе корпуса. Между прочим, большая часть этих мин была отмечена клеймом фабрики купца Егора Черносвита из посёлка Гвардейского. Ну, да не об этом сейчас речь, а о нашей эпической битве во время отступления частей корпуса в сторону ридной матери Кубани. По крайней мере, как эпическая и героическая, она вошла во все позднейшие описания этой войны, а сами мы в тот момент никак не
Второй день обороны Алтуда дался нам гораздо тяжелей. Халифатцы, несмотря на разбитые дороги, ночной морозец, голод и отсутствие в достаточном количестве гужевого транспорта, смогли притянуть миномёты и, естественно, сразу же стали нас обстреливать. Сколько боеприпасов они извели в тот день, мы не подсчитывали, но факт, что много, а вот атак было пять, и это точно. Раз за разом после артналёта «кодсы» мелкими группами шли в наступление и пытались закрепиться за развалины у дороги, но каждый раз, неся солидные потери, откатывались назад.
К ночи появились три гаубицы, старые, но ещё работающие, и исправно стреляющие Д-30. Тяжёлые чемоданы гаубичных снарядов начали перепахивать остатки аула, а мы, потеряв за этот день семерых бойцов и четыре пулемёта, собирались начать отход. Ерёменко связался со штабом корпуса и узнал, что наши части, благополучно пройдя через Советское, всё же достигли населённого пункта Карагач, пограничного поселения Горского Содружества. Раз так, значит, и нам пора.
Привычно взвалив на плечи рюкзак, я собрался уже покинуть руины некогда большого и просторного жилого дома, где мы отсиживались, когда совсем рядом со зданием взорвался очередной снаряд. И ладно бы, чёрт с ним, со снарядом, но от сотрясения задрожало всё строение, вернее, его остатки, и крыло, в котором мы находились, попросту обвалилось. Когда меня вынули из-под кирпичей и кусков бетона, которые только чудом не прибили меня, я огляделся и понял, что из всего старого состава нашей разведгруппы уцелел только я. Под обвалом погибли трое, и все они были ветеранами, которые прослужили в батальоне дольше меня.
Они лежали рядком, все трое — пулемётчик Зырян, снайпер Туман и командир группы Гера. На лицах их застыла мертвенно-бледная маска, и выглядели они в этот миг настолько спокойно, что так и хотелось сказать: отмучались парни и все их испытания уже позади. Был бы верующим, обязательно молитву или что-то поминальное произнёс бы, а так, всё, что смог, — это закрыть им глаза, забрать медальоны-смертники и постараться запомнить их лица.
Вот Зырян, отличнейший пулемётчик, любитель девушек лёгкого поведения и постоянный залётчик. Рядом Туман, получивший такой позывной за умение на слух определять цель и мечтавший только о том, чтобы отказаться от своего СВД, сменить должность снайпера на разведчика и получить нормальный АКМ. И конечно же прапорщик Гера, бывший наш «замок», ставший в эту кампанию командиром группы, но так и не получивший офицерского чина.
— Прощайте, парни! — еле слышно прошептал я и, накинув на плечи лямки рюкзака, встал в общий строй батальона, который разделился на две части и стал уходить в лес.
После тяжелейшего ночного марш-броска вдоль дороги на север утро мы встретили на развалинах Советского. Приняли от окопавшейся здесь роты штурмовиков позицию, пополнились боеприпасами и принялись готовиться к новым боям. Здесь, сидя в обороне, на окраине бывшего посёлка, впервые за всё время службы я стал курить. Не то чтобы потребность была, а попросту вши заели, и единственное, чем от них можно было хоть как-то защититься, это интоксикацией организма никотином. Совсем уж мелкие твари, ползающие по моему телу, не исчезли, но и донимать стали не так сильно,
Подошедшие к посёлку воины Халифата в этот раз нахрапом не полезли, а, проведя ночь в поле, попробовали с нами договориться. К окраине Советского выдвинулась группа всадников под белым флагом, и один из них, какой-то горбоносый мулат, закутанный в несколько одежд, с непонятным акцентом начал выкрикивать:
— Воины Кубанской Конфедерации, уходите! Вам нечего здесь делать! Зачем вы защищаете тех, с кем не одно столетие враждовали? Возвращайтесь домой и знайте, что наш Возрождённый Пророк Магомед не желает вам зла!
На некоторое время переговорщик замолчал, и ему ответил наш комбат, появившийся на позициях:
— Мы уйдём тогда, когда сами этого захотим. Вали в свою пустыню, чмо черномазое, и не сотрясай зря воздух! А что касается нашей вражды с горцами, то она наша, и другим в неё лезть не надо, сами разберёмся. Разговор окончен!
Ерёменко опять исчез в блиндаже, оборудованном штурмовиками, а парламентёр продолжил свои уговоры. С полчаса, обещая нам всяческие блага, он разливался соловьём, и, в конце концов, нам это надоело. Пулемётчик дал предупредительную очередь под ноги лошадей, и вся вражеская делегация незамедлительно испарилась.
Ещё сутки стояла тишина, а потом, с самого утра, всё завертелось по старому сценарию. Обстрел посёлка, где мы закрепились, и атака. Халифатцы несут потери, вновь отходят, и снова обстрел. Сутки происходило данное действо, и, когда южанам это надоело, они начали обходить нас по лесным чащобам. Делать было нечего, мы покинули посёлок и отошли по дороге на север.
Карагач, некогда обычный небольшой посёлок возле дороги, идущей в Ставропольский край, в настоящий момент представлял собой типичный современный аул Горского Содружества. Густой лес на равнине, каменные дома, толстые стены и дорога, которая раньше кормила всё невеликое население этого места. За то время, что мы сдерживали противника, основные части корпуса успели подготовить вокруг посёлка добротные полевые укрепления. Тут было всё: и минные поля, небольшие, конечно, но и это хорошо, окопы, блиндажи, врытые глубоко в суглинок, и даже засеки из толстых брёвен, сваленных в ближайшем лесу. Единственный минус всей этой позиции — отсутствие чистой воды, точнее, очень ограниченное её количество.
Итак, мы соединились с основными силами корпуса, наш комкор всё ещё был «болен», и имелась крепкая надежда на то, что ещё какое-то время мы сможем сдерживать наступающих врагов. Именно так думали наши командиры, а я их не понимал. Какого, спрашивается, лешего сидеть в этих предгорьях, которые никому из нас не нужны? Непонятно. Тем более что у горцев начинается гражданская война и все договорённости между нашим президентом и Советом Старейшин можно спокойно спустить в отхожее место.
И вот, когда я сидел в окопчике и размышлял на эту тему, рядом со мной присел мой старый знакомец Ваня Тарасов, тот самый, который хотел после окончания контракта завести огромное стадо дойных бурёнок и стать в своём селе самым уважаемым человеком. Он вместе с Иноковым служил в Третьей роте нашего батальона, но видел я его не часто.
— Млять, заколебался. — Скинув на землю свой РД, Тарасов плюхнулся на него задницей и прислонился к брустверу. — Как поживаешь, Мечник?
— Как и все, Тарас, смутно и неопределённо, — плотнее закутавшись в бушлат, ответил я. — Что там со Стасом?
— У него всё нормально, бедро навылет, отправили в госпиталь. Счастливчик, четвёртое ранение, и каждый раз ничего серьёзного.
— У вас как, радиоприёмники в группе ещё работают?
— Один, и тот на ладан дышит, зар-ра-за.