Солдатская награда
Шрифт:
– Ваше дело, куда вы ушли, мне все равно. Надо было самой им сказать, если вам хотелось, чтоб они знали.
Она села, по-прежнему настороженная.
– Странный вы все-таки человек!
Джонс осторожно сделал шаг, будто случайно.
– Чем странный? Она встала.
– О черт, неужели вы думаете, что мне трудно соврать?
Она ответила не сразу:
– Мне кажется, вы на все способны – лишь бы только получить удовольствие. – И, увидев его глаза, она двинулась к двери.
Чужие брюки мешали ему, и все-таки он проявил невероятную ловкость. Но она была настороже, и
– Вот подлая, – пробормотал он в тихой, беззвучной ярости. – Откройте дверь!
Дерево оставалось гладким, непроницаемым: в полированной глубине отразилось жирное белое пятно его собственной физиономии. Он затаил дыхание, но ничего, кроме тиканья часов, не услышал.
– Откройте дверь! – повторил он, но никто не ответил.
«Ушла она, что ли?» – подумал он, наклоняясь к пузатому, в широких брюках, Нарциссу, отраженному в полированном дереве. Он подумал об окне и, осторожно ступая, подошел к нему, но его встретила тонкая, наглухо прибитая, проволочная сетка. Он снова вышел на середину комнаты, уже не заглушая шагов, и с возрастающей злобой ругал ее медленно и ровно. И вдруг увидел, как дверная ручка зашевелились.
Он подскочил к двери.
– Открой двери, подлая девчонка! Вот погоди, выбью из тебя дурь!
Щелкнул замок, он рванул дверь – перед ним стояла Эмми с его брюками, уставившись на него испуганным враждебным взглядом.
– А где же… – начал Джонс, и Сесили, выйдя из тени, присела перед ним, насмешливая, как цветок.
– Шах и мат, мистер Джонс, – пропищал Джонс тоненьким фальцетом, перефразируя слова ректора. – Да вы знаете…
– Знаю! – быстро сказала Сесили, взяв Эмми под руку. – Но вы нам лучше расскажите все на веранде!
Она пошла вперед, и Джонс последовал за ней в невольном восхищении. Вместе со зловеще молчавшей Эмми они прошли вперед и вместе сели рядом в большую качалку на веранде, куда пытался пробиться дневной свет сквозь уже начинающие лиловеть гроздья глицинии; дневной свет волнами проходил по качалке, когда они стали раскачиваться, и по их чулкам – шелковым у одной, бумажным у другой – перебегали и прятались плоские солнечные лучи.
– Садитесь, мистер Джонс! – умильно залепетала она. – Пожалуйста, расскажите нам о себе. Нам так интересно, правда, Эмми, душенька? – Но Эмми оставалась настороженной и бессловесной, как зверек. – Знаете, дорогой мистер Джонс, Эмми пропустила все наши разговоры, но она от вас в восторге, как и мы все, – да это и понятно, правда, мистер Джонс? – и ей, конечно, ужасно хочется послушать вас.
Джонс заслонил ладонями спичку, и в его глазах запрыгали и сузились до точки огоньки.
– Что же вы умолкли, мистер Джонс? Мы с Эмми так хотели бы послушать, что вы узнали о нас, чему вас научили ваши многочисленные любовные приключения. Правда, Эмми, милочка?
– Нет, не хочу портить впечатления, – сказал Джонс неуклюже, – ведь вы в скорости получите информацию из первых рук. Что же касается Эмми, то я ой когда-нибудь
Эмми следила за ним все с тем же гневным и немым недоверием.
– Из первых рук? – переспросила Сесили.
– Кажется, вы завтра выходите замуж? Пусть ваш Освальд вас и научит. Он, наверно, сможет вас просветить, ведь он даже путешествует с партнершей, для тренировки. Поймали вас наконец, а?
Она вздрогнула. И вдруг стала такой беспомощной, такой беззащитной, что Джонс, в порыве мужской сентиментальности, опять почувствовал себя неуклюжим скотом. Он снова закурил трубку, но тут к Эмми вернулся дар речи:
– Вот они, приехали!
Машина подошла к воротам, и Сесили, вскочив на ноги, побежала через веранду, к лестнице. Джонс и Эмми тоже встали, но Эмми сразу скрылась, как только четыре человека вышли из машины. «Так вот он самый, – нескладно подумал Джонс, идя за Сесили, наблюдая, как она, словно птица, замерла на верхней ступеньке, прижав руки к груда Эта знает, что делает!»
Он снова посмотрел на входившую в калитку группу; старик возвышался над всеми. Что-то в нем изменилось: старость сразу одолела его, напала, как разбойник на большой дороге, не встретив сопротивления. «Да он же болен», – подумал Джонс. Эта женщина, эта миссис Как-Ее-Там, отделилась от них и поторопилась вперед. Она взбежала по ступеням к Сесили.
– Пойдем, дружок, – сказала она и взяла девушку под руку, – пойдем в комнаты. Он нездоров, глаза болят на свету. Пойдем в дом, там и встретитесь, так будет лучше.
– Нет, нет, тут! Я так долго ждала его!
Но эта женщина, ласково и настойчиво повела девушку в дом. Сесили упиралась и, не оборачиваясь, крикнула:
– Что с дядей Джо? Какое у него лицо! Он болен?
Лицо священника было серое и оплывшее, как грязный снег. Он споткнулся на ступенях, и Джонс, подскочив к нему, взял его под руку.
– Спасибо, братец, – сказал третий человек, в солдатской форме – он поддерживал Мэгона под локоть.
Они поднялись на лестницу и, переступив порог, прошли под фонарем в темную прихожую.
– Давайте фуражку, лейтенант, – пробормотал солдат.
Тот снял фуражку и отдал ее солдату. Раздался быстрый стук каблучков, дверь кабинета открылась, поток света упал на них, и Сесили закричала:
– Дональд! Дональд! Она говорит, что у тебя на лице… А-а-а! – взвизгнула она, увидав его.
Луч света, пройдя сквозь ее тонкие волосы, окружил ее нимбом, легкое платье смутно засветилось, когда она падала, как срубленный тополек. Миссис Пауэрс быстрым движением поймала ее, но она уже ударилась головой о дверной косяк.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Миссис Сондерс сказала:
– Уйди отсюда, оставь сестру в покое.
Маленький Роберт Сондерс, обиженный, но полный оптимизма, снова вступил в старый бой, бой детей с родителями, не теряя надежды, несмотря на явное поражение:
– Но могу же я задать ей самый обыкновенный вопрос? Я только хочу знать, какой шрам…
– Ну, пойдем, пойдем с мамой.
– Но я хочу знать про шра…
– Роберт!