Солдатские сказы
Шрифт:
— Яровитый ты человек, — рассматривал Костя через один глаз обеззубленного Кондрашечку. — Кто, вот скажи, кроме тебя, трофейного медведя мог запродать? «Что давайт?» — сразу. Вино увидал — слепая кишка, поди, вскукарекала?
Кондратий молчал.
— И почему тебя завсегда вперед батьки за сердце куснет? — медленно, по-пластунски, допекал своего подчиненного старшина. — Я бы мог заслонить негра — и прав, как патруль. Даже забрать мог их обоих. Комендант разобрался
Кондратий молчал.
— Теперь вот доводят: неправильно я тебя воспитал. А сколько, вспомни, я тебя пресекал, сколько предупреждал? Как самоблизкого своего земляка! И за гуся. И за цистерну. Как, скажи, тебя можно еще воспитывать?
— Правильно ты меня вошпитал! — шепеляво взревел Кондрашечка. — В нашей шлавяншкой жоне, на твоих глажах, тот же наглый фашижм мне под шамые нождри толкают, а я внюхивай?! А я — шделай вид — отвернишь?! Я, жначит, не видь, как пролетария иштяжают? На кой тогда в танках горели?!
— Это ты в цилиндру, Кондрата, — обласковел сразу Костя. — Мне еще что жутко сделалось… Видал ты, чтобы наш офицер мордобоем солдат учил? Повинного даже! Штрафника? Уголовника? А тут своего водителя — как скотину. Кулак не хочет марать — шлангом. А он улыбается… раб, улыбается.
— Жапретить им проежд в нашу шону! — подхватился Кондрашечка. — Рапорт командующему!! У наш тоже центральная нервная шиштема ешть.
Так закончилось злосчастное то воскресенье.
В последующие дни отсидки на все голоса защищал Кондратий Карабаза своего старшину. Подслушает у «волчка»: начальство какое-нибудь в коридоре или в дежурке басок подает, и огласится гауптвахта кликами:
— Правильно меня штаршина вошпитал!
— Не от улизливого телка произошли!!
— Шли в логово, а угадали в берлогу!!
Прослышали дружки-танкисты, что буйствует на «губе» сын полка, буйствует и непотребное говорит — озаботились экипажи. «Эдак-то он еще на тощенький свой хребет наскребет». Зажарили гуся, того, что недавно из танка изъяли. Старый сибирячок насоветовал крутого макового настою накипятить и под видом всеармейского лекарства от «куриной слепоты» по две ложки ему выпаивать. Рассчитывали в сонливость его вогнать, в непротивление. Шиш возьми! Гуся за два приема прикончили, настой выпили, а клики по-прежнему.
— Танкист видит, кто кого обидит!
Костя зажимал Кондрашечке рот:
— Тише ты, тронутый! Орешь политику всякую… трибуналу в ухи…
— А, мамонька моя, мамонька… — бормотали под Костиной ладонью Кондрашкины губы. — А, сибирская ты вдова, Куприяновна… А почему я титешный ручки у тебя не скрестил… А почему в допризывниках ножки не протянул…
— Пригодятся ишо, пригодятся, — гладит ему обгорелую бровь Константин.
Отсидели по четверо суток — является к ним комендант.
Дежурный быстренько стульчик ему.
Сел.
— Не удался маневр мой, ребята. Сберечь на гауптвахте вас думал… В той уверенности, что за один проступок — одно наказание, согласно Уставу, положено. Почему полной властью и всыпал в поспешности. Но… Не вышло. Не вышло на сей раз по Уставу. Уж больно маститый нос вы пометили.
— Неужто выдадите, товарищ майор? Им?.. — похолодевши, спросил Костенька.
— Здесь успокою. Не выдадим. Под трибунал пойдете. Меня с моей должности в отставные, а вам обоим под трибунал.
— А кто он такой, что и вас… что и вы из-за нас пострадаете?
— Отпрыск важной американской фамилии. В Белом доме известен. Не только военный чин носит — еще и дипломатический, департаментский. Неприкосновенность на него распространяется. А я, выходит, не обеспечил.
— А чего он тогда карты таскает, если неприкосновенный? Не знает, что шулеров в перву очередь бьют? И эти… шкилетины. Людоеду — сухой паек вроде… — огневался снова Кондрашечка.
— Ничего, оказывается, странного в этих костях нет. Я по долгу службы тоже поинтересовался. Тут такое дело… Невеста у него — англичанка…
Не все было понятно парням в комендантском рассказе. «Акции», «концессии» — все это неживое для них, чужое, далекое. Ясно стало одно: «картежникова» невеста наследует отцовские капиталы в Египте. Сейчас престарелый ее отец натаскивает себе смену — молодого вот этого бульдога, чтобы в отдрессированные уже клыки капиталы успеть завещать. Волк волка учит, акула с акулой роднятся.
— Был он, наследник, недавно в Египте, — теперь уж дословно, понятно рассказывает комендант. — Сообщил, раскопали тамошние его друзья могилу неизвестного фараона. А поскольку невеста его древности всякие обожает, прихватил он ей в подарок парочку этих мощей. По ребру, по звенышку скелет растащили. Теперь, говорит, в нашем фамильном музее древними пахнуть будет. Возможно, говорит, данный череп на горячей и знойной груди знаменитых восточных цариц возлежал. Сочинит биографию… Карты тоже для коллекций скупает. Более трехсот комплектов уже у него.
— Теперь еще нас, пару валетов, наколол, — всхлипнул Кондраша.
— Это тебя сыном полка зовут? — переменил разговор комендант.
— Меня. Для зубоскальства. Шутейно, — откровенно признался Кондрат.
— Если бы шутейно, — задумчиво потер подбородок комендант. — Если бы только шутейно… Прослышали, что требуют вашей выдачи, едва по машинам не кинулись. Объясняться пришлось с экипажами.
Кондрата заплакал.
— Все мы сыны полков у своей Родины, — погладил ему вихорок комендант. — Она и обласкает. Ей и розгу в ладони. Матерью ведь зовем.