Солдатский подвиг. 1918-1968(Рассказы о Советской армии)
Шрифт:
— Во, бачили? — возмутился Снытко. — Из-за него чуть первое место не прохлопали, а ему байдуже, сидит себе…
И Карамышев в эту минуту нехорошо подумал о Щукине: «Вот, хвастал, хвастал, языком болтал, а на деле — пшик. И всегда у него так…»
— Чего ты уселся там? — недовольно крикнул он Щукину. — Иди сюда!
Вася поднял голову.
— А ему подходить к нам совестно, — громко сказал Зимин.
— Щукин, идите сюда! — приказал Терехов.
Опираясь на карабин, Вася поднялся и, сильно хромая, медленно направился к товарищам.
— Ишь прикидывается! —
— Ну, ну, веселей, Вася! — иронически подбодрил Карамышев.
Щукин подошел и снова опустился на землю.
— Нога у меня, ребята, — не поднимая глаз, сказал он мрачно.
— У каждого есть нога, — перебил Зимин, — даже две.
Вася укоризненно посмотрел на него, вздохнул и добавил прежним тоном:
— Когда упал — там, с лестницы, — повредил ее, наверное… И совсем не мог бежать…
— А ну, что у вас с ногой? — нагнулся к нему Терехов.
Он взялся за сапог, но Щукин, округлив глаза, сказал строго:
— Ой, товарищ сержант… — И, когда Терехов отнял руку, извиняющимся тоном добавил: — Больно очень.
— Потерпи, Вася, — подошел Карамышев, — мы сейчас, — и тоже взялся за сапог.
Вася сморщился от боли, на лбу и на верхней губе у него выступили капельки пота. Когда сапог был снят, он чуть слышно охнул.
— Да а… — протянул Терехов.
Нога у Щукина выглядела неважно: опухла и посинела.
Подошел майор Долгов. Он присел возле Щукина и слегка помял опухоль пальцами. Вася, откинув голову назад, стиснул зубы и терпел.
— Как же вы с такой ногой бежали? — спросил командир.
Щукин обвел взглядом товарищей, взглянул на майора.
— Я хотел как лучше, — заговорил он, шмыгнув носом. — Команда была представлена, заменить меня нельзя… Я решил: потерплю… А не сказал, чтобы вас не тревожить…
Майор положил руку Щукину на плечо и сказал:
— По-моему, решение правильное. А вы как думаете? — обернулся майор к солдатам.
— Конечно, правильное! — горячо подтвердил Лева. — Щукин держался молодцом, это настоящая выдержка… А если бы мы были в разведке и кого-то ранило? Там замену не попросишь…
— Вот именно, — сказал майор. — Будем держать равнение на разведку.
От судейского столика передали команду участникам состязания строиться.
— Щукина оставьте, — распорядился Долгов. Сам он остался рядом со Щукиным и отсюда смотрел на церемонию вручения кубка отделению сержанта Терехова.
— А где же мы его поставим? — спросил Вася.
— Мне кажется, место ему найдется, — ответил майор. — Скорее всего, в комнату политпросветработы, там надо будет завести уголок спортивных трофеев.
— Я уже думал, где его поставить, — доверительно сообщил Щукин, — только не говорил никому.
— Где же вы думали его поставить?
— В углу, вправо от окна, где шахматный столик… Там его и поставить. Как в комнату войдешь, сразу в глаза будет бросаться… — Вася помолчал, взглянул на майора и, понизив голос, сообщил: — Знаете, товарищ майор, я, бывало, как глаза закрою, так и вижу этот кубок у нас в комнате политпросветработы, в том углу… Вот вы спросили, как я бежал… Очень больно было, даже упал. И вдруг, когда
Майор слушал серьезно, без улыбки; сухощавое лицо его оставалось неподвижным, только серые глаза теплели. Но глаз его Щукин не видел и решил больше не надоедать майору своими разговорами.
Когда отделение вернулось от судейского столика с кубком, Долгов поздравил солдат, а потом сказал:
— Несите Щукина в санчасть.
Солдаты дружно протянули к Василию руки, подставили плечи. Карамышев протянул ему кубок, и Щукин взял его бережно, обеими руками.
Так и несли товарища к санитарной машине, гордые своей победой.
С тех пор к Щукину стали относиться серьезнее, подтрунивали над ним меньше. И Вася, одержав над собой первую победу, сделался к себе построже, хотя и не излечился от охотничьей страсти — прихвастнуть! Но от этого разве быстро излечишься?!
Борис Минаев
КОНЕЦ НАИРИ
Рис. Г. Калиновского
Море плескалось о берег легкими прозрачными волнами. Светло-зеленое, с коричневыми пятнами водорослей, оно словно густело вдали, становилось изумрудным и вдруг, неестественно резко теряя свой цвет, широкой темной лентой упиралось в горизонт. Солнце, маленькое и злое, раскалило и море, и землю. Воздух был горяч, неподвижен.
В нескольких километрах от берега, резко выделяясь на синей поверхности моря грязным пятном косого паруса, лежала большая фелюга. Отсюда, с высокого утеса, на котором стояли капитан и лейтенант — офицеры-пограничники, — она была видна как на ладони.
Капитан Бурмин снял фуражку и медленно вытер платком вспотевшее лицо. Глаза его, только что с интересом рассматривавшие фелюгу, теперь выражали полное безразличие.
— Ну, — сказал он, обернувшись к лейтенанту, — как тебе солнышко нравится? А?
Лейтенант не ответил. Он был так поглощен наблюдением за фелюгой, что не слышал вопроса. Лицо его, очень молодое, с ясными голубыми глазами, которые он щурил в окуляры бинокля, почти совсем еще не тронутое загаром, было по-юношески свежо, и даже светло-каштановые усики, подбритые с расчетом сделать их более заметными, нисколько не делали его старше. Ни солнце, ни жара, которые действительно были невыносимы, совсем не интересовали лейтенанта в эту минуту. Не обладая ни спокойствием, ни выдержкой капитана, он не мог оторвать глаз от моря и от неведомо как попавшего в прибрежные воды старенького парусного судна. Оно было низкобортным, с огромным парусом, вершина которого загибалась вниз наподобие полумесяца, — появление его казалось неестественным в наши дни.