Солдаты на Невском
Шрифт:
– Вот этого не знаю, не помню!..
В Ленинграде оказалось два семейства по фамилии Ли. Гаенко записал оба адреса, на Марата, 12 и в Дачном.
– "Малыша" возьмем?
– сказал он.
– Думаю, не повредит.
Дом на Марата был украшен старинными лепными колоннами. Солдаты миновали полутемный двор. По углам возвышались мусорные баки. Чахлый газон с оградой из проржавевших труб лишь подчеркивал массивное убожество этих неоштукатуренных стен с желтыми и розовыми окошками. Старик с лохматой болонкой указал им дорогу. Солдаты поднялись на четвертый этаж.
– А не попрут нас отсюдова?
–
– Так ведь сами звали. И потом, кабы мы пьяные или что...
Дверь отворил рослый мужчина с жесткими прямыми волосами. На нем была теплая домашняя куртка. Увидев военных людей на площадке, мужчина забеспокоился. Гаенко козырнул.
– Здравия желаем, - бодро начал он, - мы извиняемся...
Но по коридору уже шла девушка, взволнованная, рыжеволосая, в какой-то странной треугольной накидке.
– Папа, это же Вася, - крикнула она, - сын тети Шуры из Боровлянки, помнишь, он меня еще курить учил! Заходите, мальчики, ну что же вы?.. Пол в квартире блестел, отражая свет импортных немецких бра. Рябов и Гаенко молча стащили сапоги, обернув портянки вокруг голенищ. Когда друзья шли по коридору, тесемки от галифе волочились следом. Гаенко достал из кармана "маленькую" и нес ее перед собой, как фонарик.
– Да тут можно баскетбольные кольца повесить!
– воскликнул он.
Комната была просторная, с высоким потолком. На фоне старинной темной мебели выделялись пестрые безделушки, кричащие яркие репродукции, заграничные конверты от пластинок. В кресле сидел худой печальный юноша с интеллигентным лицом. За его спиной девица в брюках перелистывала книгу.
– Я вам шлепанцы дам, - сказала Наташа.
– Да ничего, и так сойдет, - отмахнулся Гаенко.
– Абстракция? Уважаю, добавил он, показав на одну из картин.
Наступила тишина. Чтобы как-то ее заполнить, юноша, который назвался Федей, включил магнитофон. Раздались тоскливые звуки. Гаенко с "маленькой " в руке стал притоптывать в такт. Затем он сказал, шевельнув
пальцами босой ноги:
– А вот у нас в Перми был случай. Один мужик ботинки носил сорок восьмого размера. В магазинах не достать. А ему из дому не в чем выйти, старые начисто прохудились. Короче - завал. Что делать? Он и в министерство писал, и в газету обращался, ничего не помогает. Тут ему жена и говорит: "Ты бы, Паша, мозоли срезал". А мозоли у него были - это страшное дело. Мужик послушался, наточил саксан и р-раз, все мозоли долой! Теперьон сорок третий размер носит и хоть бы хны...
Все то время, что Андрюха рассказывал, Наташа и ее гости как-то встревоженно переглядывались. В конце инеллигентный юноша фальшиво засмеялся, а Васька Рябов покраснел.
– Рассказали бы, как вы служите, - попросила Наташа.
– Пардон, но это военная тайна, - отчеканил Гаенко.
И снова наступила тишина.
– Сообразим,-поднялся Гаенко с "маленькой" в руке, - что-то стало холодать, не пора ли нам...
– он умолк, выжидательно глядя на девицу в брюках.
– Поддать, - с испугом шепнула та.
– Что-то стали ножки зябнуть, не пора ли нам...
– Дерябнуть, - еле слышно пролепетала гостья.
Наташа достала рюмки. К удивлению Рябова, девушки тоже выпили, "Верно, белое пьют, не соврал Андрюха".
– Вы
– А чего рассказывать?
– Ну, я не знаю, мало ли...
– Зато он штангу жмет сто килограмм, - вставил Гаенко.
– Ого, - произнесла Наташа, - Федя, ты бы мог?
– Увы, - сказал юноша, - я потерян для спорта.
И снова наступила тишина.
– А вот у нас в Перми был случай, - заговорил Андрей, - так это чистая фантастика.
Потом он, как бывалый рассказчик, выдержал томительную паузу, достал папиросы, закурил, сунул обгоревшую спичку в коробок и продолжал:
– Был у нас случай в Перми, как один мой дружок с похмелья глаз выпил. Наташа и ее гостья обеспокоенно переглянулись.
– Глаз?
– переспросила хозяйка.
– Собственный глаз?
– Дело было так. Керосинили мы с Жекой Фиксатым четыре дня. Я аванс пропил, и занять не у кого. Я свои "котлы" за десятку вшил. Пропили десятку. На следующий день весь город обошли - непруха. Вечереет, а мы еще и не опохмелялись. Тут Жека мне и говорит: "Идея. У моей мамаши глаз заспиртованный хранится". Мать его в школе ботанику вела и зоологию. И у нее там всякие зародыши в банках стояли. Ну, мы бегом в эту школу. Жека выносит банку. А там, значит, глаз. Большой такой, как помидор, я даже удивился. Фиксатый его выловил и в сортир, а спирт мы тут же и употребили. Жеку выворачивать стало, пена идет со рта, да и мне не по себе. Хорошо, у его мамаши как раз переменка, звонок с урока. Грамотная женщина, шуметь не стала, а сразу за врачом.
Гаенко стих.
– Ну и что же?
– поинтересовался Федя.
– Да у меня-то все о'кей, - сказал Гаенко, - а вот с Фиксатым хуже.
– Помер?
– тихо вскрикнула Наташа.
– Да нет. В тот-то раз его спасли, оклемался, а к весне ушел этапом. На танцах одного пощекотал. Шабером под ребра...
Гости сидели бледные, притихшие. Беззвучно, чуть покачиваясь, крутилась заграничная пластинка.
– Пора нам, - сказал Васька Рябов.
– Ой, да вы же и чаю не выпили, - забеспокоилась озяйка, - это буквально три минуты.
– Пора, - упрямо настаивал ефрейтор.
– Нет, так я вас не отпущу.
Наташа достала из шкафа хрустальную вазу, полную яблок:
– Берите, тут каждому по яблоку, вы же видите, хватит всем, да не стесняйтесь, Андрюша, Вася...
Когда они натягивали сапоги, в прихожую выглянул отец.
– До свидания, молодые люди, - сказал он, - берегите, как говорится, честь смолоду, зорко охраняйте наши рубежи...
– Служим Советскому Союзу!
– негромко вынул Рябов.
– Все будет о'кей, - заверил Гаенко.
Не глядя друг на друга, они спустились по лестнице. Лил дождь. В сыром полумраке желтели фары и огни автоматов с газированной водой. Толпа поредела, лишившись ярких красок. Темнота, казалось, приглушила звуки. Над городом стоял негромкий мерный гул.
Некоторое время друзья шли молча.
– А ты ей, видать, понравился, - осторожно начал Гаенко.
Рябов недоверчиво взглянул на него и промолчал.
– Зуб даю, - поклялся Гаенко, - знаешь, как она на тебя смотрела?
Он выпучил глаза, изобразив всем своим видом женский трепет.