Солдаты невидимых сражений. Рассказы о подвигах чекистов
Шрифт:
— Сейчас, как никогда, Феликс Эдмундович, нужны щит и меч нашей ЧК. И прошу, очень прошу, — в голосе Ленина снова зазвучали отеческие нотки, — берегите себя, Феликс…
А. Марченко
СПРАВЕДЛИВОСТЬ
Дзержинский отложил в сторону папку,
Феликс Эдмундович закрыл утомленные глаза, и тотчас возникла перед ним западная застава.
Трудно, невыносимо трудно там сейчас… Замучили дожди. Дырявые крыши землянок протекают. На десятки километров в лесную глухомань уходят ночью всего три пары пограничников. Председатель ВЧК представил себе, как скакал и ту ночь по черному лесу начальник заставы Соболь…
Дзержинский провел ладонью по щеке, словно пытаясь отогнать усталость, и, подойдя к столу, нажал кнопку звонка. Появился секретарь.
— Пригласите ко мне Орленко.
Почти сейчас же в кабинет вошел следователь Орленко, высокий, плотный мужчина с зелеными, как малахит, глазами, бывший моряк-балтиец.
— Я уезжаю в командировку и хочу поручить вам одно дело, — сказал Дзержинский. — Слушайте.
Председатель ВЧК говорил лаконично, чуть торопливо, высоким, суховатым голосом. И Орленко, словно наяву, увидел все, что произошло на заставе.
…Соболь, стараясь сохранить равновесие, схватился за угол землянки. У входа были разбросаны ветки орешника, и все же удержаться на ногах удавалось с трудом: глинистая почва раскисла от непрерывных дождей.
Хмурый боец держал коней в поводу. Кони прядали ушами, стремясь стряхнуть с них воду. Боец прислонился к скользкому стволу осины и стоял неподвижно, надвинув на самые брови промокшую буденовку.
Соболь занес ногу в стремя и опустился в седло.
Ехали молча. Соболь не терпел болтовни. Хотелось пить, и он злился на самого себя: перед тем как ехать на участок, забыл напиться. Третий день повар потчевал их селедкой и цвелыми сухарями.
Но это было не столь важно. Один из бойцов — Гречихин — на пару с местным охотником Василием Игнатьевичем был отряжен на отстрел дичи, и Соболь несколько дней томительно ждал их возвращения. Совсем туго было с патронами, и надеяться на то, что боезапас в ближайшее время будет пополнен, не приходилось.
Вечерело. Угрюмые тучи неподвижно лежали над лесом, сгущая раннюю темноту. Водяная пыль беспрерывно сыпалась сверху.
Всадники въехали в косматую, набухшую влагой чащу. И тут Соболь резко натянул повод: впереди глухо пророкотало эхо выстрела. Боец тут же пришпорил коня и поехал рядом с командиром.
— Из ружья, — предположил боец, прислушиваясь. — Может, Гречихин? Нет, Гречихин на дальних болотах…
— Может, и Гречихин, — сказал
Кони рванули по размытой дороге, стреляя ошметками грязи. Выстрел не удивил Соболя: граница есть граница, время — тревожней некуда. Его охватило предчувствие схватки.
С широкой просеки вскоре пришлось съехать. Кони перешли на шаг. Соболя так и подмывало выстрелить, но он сдерживался: а вдруг не свои? Да и каждый патрон, как драгоценный камень, даже дороже.
Пограничники останавливались, прослушивали притихший лес. Неожиданно Рокот — конь Соболя — заржал, весело и отчаянно. И едва смолкло ржание, как совсем неподалеку послышался знакомый голос:
— Товарищ начальник!
«Гречихин!» — узнал Соболь.
Всадники выехали на поляну. Здесь было чуть светлее. Гречихин, нескладный парень, с трудом передвигая длинные ноги, брел навстречу.
Соболь спешился, не останавливая коня. Боец на лету подхватил повод.
— Что с тобой, Гречихин?
— Ушел, гад, — выдохнул Гречихин, хватаясь за ветку. — И Василия — наповал…
— Один? — отрывисто пробасил Соболь. — Где?
— Один… В Тарасовом овраге. Три пистолета имеет… гадюка.
— Ночью не вылезет, — убежденно сказал Соболь. — Трясина.
— Один патрон остался, — сокрушенно продолжал Гречихин, поправляя за спиной старенькое ружье.
— Садись на коня и веди, — приказал Соболь.
Выходы из Тарасова оврага знали только местные жители и пограничники. Одна из троп вела через густой ельник к крутому склону. Здесь Соболь и решил подождать, пока рассветет.
Всю ночь они сидели в засаде. Дождь не переставал ни на один миг. Одежда промокла насквозь. Зверски хотелось курить, но спички в кармане промокли. Гречихина знобило — разгоряченный, потный, он вынужден был сидеть на трухлявом пне почти без движения.
Ночь показалась вечностью. Было тихо, лишь изредка проголодавшиеся кони позвякивали удилами.
Рассвет пробирался в лес боязливо, будто на цыпочках. Деревья дремали, смирившись с дождем. Ночная мгла еще не рассеялась, как Соболь с Гречихиным спустились в овраг, оставив коней с бойцом.
Они долго кружили по оврагу, пока не наткнулись на едва приметный след — вмятины резиновых сапог на прелых листьях. Еще несколько шагов — и из кустов метнулось в сторону что-то серое, гибкое, упругое, как рысь.
— Он! — чуть не задохнулся от волнения Гречихин.
— Только живьем, — прохрипел Соболь.
Прячась за стволами деревьев, пограничники ринулись в чащу. Нарушитель огрызался: пули, противно взвизгивая, впивались в мокрые ветки. Соболь не отвечал.
Погоня продолжалась долго. Стало светло. Соболь выскочил из-за дерева и тут же, пошатываясь, прислонился к нему спиной. Левая рука стала непослушной, вялой. По шинели, смешиваясь с водой, потекла извилистая струйка крови. Соболь нажал на спуск. Нарушитель упал, но стремительно приподнялся, что-то отшвырнув в сторону. Гречихин подбежал к нему, навалился всем телом.