Солдаты невидимых сражений
Шрифт:
Назавтра в полдень он подъезжал на такси к своему дому. Таран был голодный, — значит, Михаил не ночевал, значит, провел ночь у Марии, а сейчас, наверное, преспокойно возит пассажиров. Дембовичу стало горько и обидно оттого, что вот он, старый человек, сжигает свои последние нервы, а тот, ради кого приходится все это делать, даже и не ждет его. Как будто Дембович ездил на базар за редиской, не больше…
Но едва он успел войти в дом и снять с себя все дорожное, на улице, за оградой, послышалось короткое шуршание резко заторможенной
— Ну? — спросил он грубо.
Дембович, глядя ему в глаза, пожал плечами:
— Он не явился. В доме отдыха его нет. На границе была стрельба.
Можно было ожидать, что это прозвучит для Михаила как гром с ясного неба, но Дембович смотрел и не видел, чтобы хоть подобие растерянности мелькнуло у Зарокова на лице.
Михаил подбросил на ладони связку ключей, протяжно произнес: «Та-а-к…» — и, обойдя застывшего посреди коридора Дембовича, прошел к себе в комнату.
Торопливо надевая пижаму, старик ждал, что Михаил сию минуту позовет его и по обыкновению задаст привычный вопрос: «Как вы думаете, дорогой Ян Евгеньич, что же это значит?» Но вдруг ему показалось, что щелкнул замок в двери, и неожиданно для самого себя он испугался. Уж не хочет ли Михаил покончить самоубийством?
Дембович босиком подошел к двери, дернул за ручку — заперто.
— Михаил! — позвал он. — Зачем вы заперлись?
Из-за двери ответил совершенно спокойный голос:
— Что вы так взволновались, Дембович? Подождите, имейте терпение, я вас позову.
Дембович был не в том состоянии, когда думают о приличиях. Он остался на месте, чтобы послушать, что делается в комнате.
Сначала шуршала бумага, потом он услышал какой-то хруст, словно от полена щеплют лучину или ломают что-то хрупкое.
Дембович отошел, поискал в коридоре шлепанцы, надел их и снова стал у двери.
Наконец Михаил повернул ключ и тихо, будто видел, что старик подслушивает, сказал через дверь:
— Ну, входите. Обсудим.
Старик давно научился без лишних слов понимать настроение своего постояльца, а теперь к тому же нервы у него были взвинчены, он все воспринимал обостренно. И, взглянув мельком на Михаила, Дембович уже знал: обсуждать нечего, Зароков все решил без него. Но что именно решил?
— Садитесь, — пододвигая стул, сказал Михаил.
Когда Дембович сел, Зароков стоя посмотрел на него сверху вниз внимательно, но, как показалось старику, отчужденно, как смотрит врач на безнадежно больного, и ровным голосом, словно читал лекцию, заговорил:
— Если даже принять без сомнений, что теперь контрразведка неминуемо выйдет на нас с вами, нет смысла заранее отпевать себя. Чему быть, того не миновать, и чтобы поберечь нервы для допросов, не надо давать волю собственному воображению.
— Вы говорите со мной, как с мальчишкой, — раздраженно заметил Дембович.
— А у вас и голос дрожит, дорогой мой Дембович, — как будто даже
Он закурил папиросу, сел на кровать. Дембович, не мигая, глядел широко открытыми глазами в одну точку, куда-то за окно.
Михаил переменил тон:
— Скажите, Ян Евгеньич, там, где вы брали путевки в дом отдыха, вашу фамилию знают?
Дембович ответил не сразу. Резкий переход от общего к частному был ему труден.
— Я же писал заявление, чтобы мне их дали, — наконец произнес он.
— По номерам путевок быстро можно установить, кому они первоначально выданы? — был следующий вопрос.
— Совершенные пустяки, — устало отвечал Дембович.
Оба понимали, что могло произойти одно из трех возможных. Павел и Круг схвачены ночью во время переправы. Круг ушел на катере, а Павел арестован. Или, наконец, и Павел и Круг ушли… В любом из этих случаев в деле будут фигурировать путевки, по которым они отдыхали в «Сосновом воздухе». И следствие по прямой дороге выйдет на Дембовича.
Где-то в глубине сознания Надежда все еще не отказывался от подозрений, что Павел подставлен к нему контрразведкой. Но если это верно, то Павел должен был явиться на свидание. Исчезнуть ему нет никакого смысла.
Теоретически можно было себе представить еще один, последний вариант. Павел — контрразведчик и с самого начала имел целью переправиться за границу и вот теперь, используя оказию, вместе с Кругом уплыл на катере. В таком случае он, Надежда, с первого своего шага на советской земле служил лишь слепым инструментом в руках органов госбезопасности.
Этому Надежда всерьез верить не мог. Это выглядело слишком неправдоподобно…
После долгого тягостного молчания любое произнесенное слово Дембович готов был принять с благодарностью, но то, что он услышал, ударило его в самое сердце и заставило сжаться.
— Я дам вам пистолет, — сказал Михаил. — Он может пригодиться. Но, по-моему, с этим никогда не надо спешить.
Старик не шелохнулся.
Зароков встал, снял с гвоздя у двери новую кремовую куртку, которую не надевал еще ни разу, завернул ее в газету. Потом выдвинул ящик письменного стола, загремел какими-то железками, завернул их в другую газету и сунул сверток в карман брюк.
— Очнитесь, Дембович. Пистолет вот здесь, в столе…
Дембович встрепенулся. В глазах у него стояли слезы. Пальцы рук, лежавших на столе, заметно дрожали.
— Вы уходите? — тихо спросил он.
— Не навсегда, Дембович, не навсегда, — сказал Михаил успокоительно.
У Павла было такое ощущение, что до этого дня специально его особой никто не занимался. Конечно, он на виду у молчаливой, меланхоличной Клары и у этого долговязого садовника, но они могли играть лишь роль пассивных наблюдателей. Вероятно, в их задачу ничто иное и не входило.