Солдаты последней империи (Записки недисциплинированного офицера)
Шрифт:
Майор Доровских, заправщик БРК (Боевых Ракетных Комплексов) — последний выпуск кавалерийского училища, не брезговал пить вино из горлышка в общественном туалете:
— Самое тихое место, никакая блядь не отнимет.
«Человек из Сомюра» — после расформирования кавалерии служба для него утеряла смысл. Чем дольше Доровских служил, тем больше понимал, что РВСМ являются прологом гибели империи. Ещё Дуэ писал: «Летящему самолету в плен не сдашься». Считается, что первым осознал военную непригодность ядерного оружия Мао Цзе Дун: «Атомная бомба — бумажный тигр». Ракеты могут служить только сдерживающим фактором в политике. Доровских понял
Больше всего в жизни Доровских интересовали его хромовые сапоги. Ходил в начищенных до зеркального блеска — только без шпор. Клеил погоны: берет, сгибает «крылышком», намазывает эпоксидкой, полирует звездочки. По особой милости сделал такие и мне:
— Учись, лейтенант.
Важно было не переборщить с клеем, чтобы погон не пропитался насквозь. Меня потом за эти погоны на строевом смотру драли.
Доровских принадлежал к поколению, носившему золотые погоны, отмененные после 1956 г. Настоящий офицер тогда брезговал командовать солдатами, ими командовали сержанты — «унтера». Призывали на три года, а служили сколько мамка Родина прикажет. Старший лейтенант Доровских являлся пред солдатами, как Лик Божий, в ореоле золотых погон. Серая солдатская масса (многие по-прежнему неграмотные) цепенела.
Как он ненавидел солдат! Будучи дежурным по части, даже ночевать ходил в гостиницу, чтобы в дежурке не спать — там пахло солдатами. В должности ЗНШ Доровских имел отдельный кабинет, я туда приходил прятаться. Купишь ему «Примы», он сначала взгреет, а потом начинает рассказывать «за жизнь». А если ещё и шкалик поставить!..
Доровских числился ЗНШ по связи, но был невыразимо далек от связанных с этим технических проблем и глубоко презирал любые формы связи, кроме личного общения. Как-то командир полка вызвал его к себе:
— У меня ни один телефон не работает!
Доровских его внимательно выслушал:
— У меня тоже.
Молодой перспективный майор потерял дар речи. Понял — любые претензии к Доровских беспочвенны, телефон все равно работать не будет. Пошел другим путем — вызвал связистов.
С Доровских прощались на разводе. Дали «черную» (мельхиоровую) медаль «Ветеран Вооруженных Сил». Юбиляр её выбросил в кусты. Кто-то увидел и донес замполиту. Тот попытался вразумить Доровских:
— Вам её Родина дала, товарищ майор!
На что услышал:
— Иди ты на хуй со своей родиной и со своей медалью.
Это были его последние слова в полку.
Доровских подготовил себе достойную замену. Дали ему ст. лт. Новикова. Исполнительный, технически грамотный специалист за полгода сидения с Доровских в одном кабинете превратился в монстра. С трудом сдали в академию — как человека можно разложить!
Майор Цацурин, зам. по вооружению группы, был крепок, летом мог выпить флягу спирта. Имел железное правило: подчиненных нужно давить. На семинарах по правилам работы с подчиненными на почве своих убеждений он не раз вступал в дискуссию с фарисействующими политработниками, проповедовавшими любовь к подчиненным. Как-то он допустил довольно крупный просчёт по службе — не так установил какой-то агрегат на «изделие». Проверяющий напустился:
— Вы что, товарищ майор, не допонимаете? Как ваша фамилия?
Посмотрел: рожа свекольная, глаза маленькие, злые-злые, хотя сам добряк.
— Майор Сумавыживалов!
Проверяющий понял. Пришла очередь нашему майору идти на повышение:
— Пойдете замом по испытаниям?
— Не. Нет резона.
Комиссия с ним согласилась. До конца пробыл на майорской должности.
Майор Донченко выбился из капитанов, учился в Харьковском военном институте заочно. Рожа, как каленый екатерининский пятак. Совершил подвиг — мастерски разгрузил ракету и затащил её в учебный корпус, чем поверг в изумление «яйцеголовых». Умело маневрировал пультом и погрузчиком, солдаты только выломали стену в корпусе. После этого ездил в Харьков только за дипломом.
Институт в Харькове, где ракетчики получали высшее образование, служил притоном. Принимали туда без экзаменов, по направлению. Брали всех желающих, потому что институт, как и майорское звание, не давал возможности вырваться из полигона. Овчаренко (кличка «Жолдас»), из прапорщиков, возвратился через три дня после начала сессии, весь в бинтах, как кукла, разве что кровавый след за ним не «тянется по сырой траве». Пришел донос: устроил драку в доме офицеров, сорвал карниз и пошел с ним «наперевес». На суде чести Овчаренко заявил:
— Я не опозорил чести полка и бился до тех пор, пока какая-то блядь не ударила меня сзади по голове.
В Харьковский госпиталь его не приняли, забинтовали голову и посадили в поезд Харьков-Ташкент. На суде отделался общественным порицанием. Куда ты без него денешься — «мазист», у него кран в подчинении. Полк убытка не потерпел. Ну выгнали его из Харькова — будет на кране сидеть, по нарядам шариться… Он и старший лейтенант Иванов в ответственный момент, когда приходит специзделие, садятся за рычаги кранов. Его не выгнали даже тогда, когда он украл ящик с зипом, обвязал его матрацем и выбросил с третьего этажа из окна каптёрки, чтобы меньше было свидетелей. Внизу как раз проходил зам. по вооружению… Матрац его и спас. Зам был ушлый. Хотя и пострадал, сразу же развернул матрац и увидел на ящике надпись черными буквами 15А30. Верный долгу, держась за голову, побрёл наверх. Только открыл дверь каптёрки, как «Жолдас» себя выдал:
— Не я!
К ребятам, пытавшимся усовершенствовать воинские знания, относились очень плохо. Ещё в войну товарищу Сталину стало ясно, что обучение всей этой публики военному делу себя не оправдывает. Представьте себе заместителя командира полка по инженерно-технической части или зама по вооружению. Пока те делили спирт и не вмешивались в технические моменты, машины ездили и ракеты летали. Экзамены в академию принимались на площадке. Приезжала комиссия из Москвы, оценки выставлялись в зависимости от количества спирта. Подобным образом избавлялись от ненужных. При мне поступили несколько человек — замполиты, начальник узла связи. Каково же было разочарование пытавшихся вырваться, когда по окончании академии их выпинывали назад на полигон.
У меня был конкурент по соцсоревнованию Лапшин. Захотел он слинять от братвы в Москву, нащупал лапу. Стали замечать, что он по утрам в мотовозе, когда все спят или играют на деньги в карты, кости, домино, читает учебники. Народ заподозрил неладное, вызвали писаря из строевой части:
— Скажи падла, куда Лапшин написал рапорт?
— Не знаю.
— Через день будешь в наряды ходить, сгною на тумбочке, за ухо прибью…
Тот сознался:
— В какую-то академию.
— Ну иди, мудак, и помни как мамку-родину любить.