Солдаты последней империи (Записки недисциплинированного офицера)
Шрифт:
В аэропорту «Крайний» меня подвезли к транспортному самолету. Там прапорщик-бортмеханик быстренько осадил наш пыл.
— Иди туда. (на скамейки для десанта — Авт.) Я сразу заскучал. Ещё посадили четверых таких же эфиопов. В генеральский салончик спереди бортмеханик не пускает:
— А вдруг заблюешь!
— Да я с утра ничего не ел.
— А хуй вас знает. У нас такие случаи были.
И шторку задернул, нагло показав, кто здесь хозяин. Всех удобств в генеральском салончике на 4-х человек: стол, диваны и занавеска. Но главное не это, а отсутствие туалета. У взлетной полосы, как искушение,
— Ну, пейте, посмотрим, как вы будете в самолете. Обосците — будете мыть.
Благо, в самолете нашлись пустые бутылки.
Самолеты из Алма-Аты летят вдоль Сыр-Дарьи, станций слежения нет (кому они нужны внутри страны?). Одна в Аральске, ещё посадочный радиомаяк в Ленинске, а дальше река поворачивает и самолет тоже. Раз в пустыне упал индийский самолет — не мог запросить куда летит. Поэтому наши летали, как израильские летчики в войну «судного дня», на высоте 2–3 тысячи метров, по наземным ориентирам. Благо, в году всего десяток пасмурных дней, а в небе нет никаких воздушных коридоров. Как-то экипаж из Чимкентского авиаотряда пережрался спирта; штурман вышел в салон (дело было во время полета) и, заикаясь, спросил:
— Никто самолет сажать не умеет?
У одного из пассажиров-новичков сразу инфаркт. А зря, шутка такая, знать надо.
Из аэропорта «Крайний» самолетом ВТА лететь до Алма-Аты часа три. Сплошные неудобства. У нас, что не построят, все не по уму. Гул нечеловеческий. Транспортный АН ревет, как бык на базу, трясет словно в лихорадке, вдоль бортов алюминиевые лавки, вроде унитаза — усидеть невозможно. Когда самолет поворачивает, тебя заваливает на шпангоуты. В салоне дубарь даже на высоте 3–4 тысячи метров, а если подняться на 10 тысяч, живым не долетит никто.
Вы не можете себе представить, что такое ледяной свод небес. Смотришь на высотомер — 9 тысяч метров. Потеплело. Не мог, падла, до 4 тысяч опуститься. А я за три с половиной часа в летнем кителе промерз до костей, да и те орлы в кителях летели. Три часа стучали зубами в новеньких кительках, при температуре -10, хорошо, хоть не -30, пока самолет не пошел на посадку. Люк для десанта не закрывался, щель — пальца на три, при желании можно вылезти.
В Алма-Ате на взлётном поле +30, солнце, но мне было не в радость, говорить не мог. Выпил воды из крана — ещё хуже, будто в холодную воду нырнул. Оказалось, мы никому не нужны. Часа через три, когда собрались представители прочих частей округа, всех куда-то повезли. Возили, возили, привезли в военную гостиницу. На входе поставили офицерский патруль — подполковника и двух прапорщиков, чтобы никто из «пропагандистов» не сбежал. Майор Голуб, ныне вышибала в одном из минских ресторанов, сразу смекнул:
— Ты лёгкий. Если прыгнешь со второго этажа на клумбу с розами, тебе ничего не будет, ну зад немного поколешь. Зато купишь водки, а мы тебя на простыне поднимем.
Он знал Алма-Ату, указал магазин за углом; дали мне спортивный костюм. Я принес 6–7 бутылок: сначала подняли их в авоське, потом залез сам. В буфете накупили жратвы. Утром, как на грех, приходит проверяющий… Комната полна винных паров, на полу шкурки от скумбрии, идейно все готовы… Мужик понял: где-то дал маху. Он за нас отвечал, если доложит —
Нас повели в столовую. Увидев, как там накрыто, мы сразу протрезвели: поняли — попали в западню. Особенно насторожили вилки и ножи из нержавейки (в частях все ели алюминиевыми ложками). Голуб мрачно изрек:
— Жопа, мужики. Так быть не может, наверное в Китай пошлют.
Мы разом поникли: за такую кормежку и спросят, как следует. Народ поглощал завтрак без всякого аппетита. Обстановка, прямо скажем, не располагала к пищеварению. Столы застелены белыми скатертями, а не гигиеническим покрытием; снуют молодые официантки, никто не матерится. Поели — гробовая тишина. Погнали в аудиторию. Там штатские мужики в гастуках начали распространяться о международном положении:
— А вот в Намибии…
Испуг увеличился: при чем здесь Намибия, когда мы в Казахстане? Неужто туда зашлют, там вроде тоже пустыня? Дальше — больше: какой-то мужичонка стал рассказывать, как расстреливали в упор Бишопа с такими подробностями, будто очевидец. Спросил Голуба:
— Как Вы думаете, товарищ майор…
А он лет двадцать, как ничего не думает. Начал путаться в показаниях, глаза вращаются. А ведь человек был заправщиком, ничего в жизни не боялся, кроме жены.
Потом вышел на трибуну один плюгавенький, стал нести о вреде, приносимом деятельностью империалистических разведок. Все впали в прострацию: при чем здесь разведки?
— Вопросы есть?
Все побоялись спрашивать, памятуя о том, чем обычно кончаются такие вопросы. Повели на обед, он был ещё страшнее завтрака. Подают огромное меню.
— Голод-то голод, но хуй его знает.
Глазами косят, но есть боятся, может оно все с психотронными препаратами. Опыты какие-то проводят. В такой ситуации всегда найдется один, кто вещает сквозь зубы. Спорить с ним бояться. Человек 40 «ебасов» собрали из гарнизонов, как козлищ на заклание.
Обед прошел в дикой умственной сумятице; снова пошли плюгавенькие и плешивые. Вечером наступила разрядка. Выступил генерал начальник полиотдела:
— Мужики, всё что здесь говорили, это хуйня…
Поддатый, веселый, свой человек; от блядей, наверное, приехал. А уж когда отодрал двух спавших в первых рядах майоров со стёртыми пуговицами и отвисшими галстуками, все враз воспряли духом.
— Как еда?
— Хорошая, но боязно с ножа-то есть.
— С завтрашнего дня будете питаться в офицерской столовой.
Народ возрадовался, на ужин пошли галдя, на официанток не косились, ели все подряд, без ножей. Вечером я сиганул на газон второй раз, провели военный совет:
— Может, ничего плохого из этого и не выйдет.
Начальник политотдела оказался великим психологом: нельзя выделять из народа его часть. Теперь мы были в своем коллективе. То, что за спиной стоит очередь и сзади кроют ёбом, успокаивало. Оглянешься: все в порядке, с подносами через головы лезут. Еда тоже привычная: свекла варёная, яйцо под майонезом. И плешивые начали нравиться, безобидные ведь мужики, с трибуны не матерятся. Мы уже об учебе не думали, стало ясно — нас не убьют, в Китай не пошлют, ну, читай, помучай лекциями. Уже и Голуб начал придремывать, поглаживая пузо. Конспектировать перестали.