Солёный арбуз
Шрифт:
Теперь он был уже на земле и пополз по ней, с трудом подтягивая сведенную ногу. Канзыба уже ничего не могла с ним сделать, только со злостью била его по ногам, но сейчас она уже казалась ему смешной.
Букварь лежал молча, лежал долго, ни о чем не думая, просто уткнув лицо в мокрые зеленые травинки.
Он хотел спать. И он заснул бы, если бы ему не показалось, что откуда-то снизу, из-под земли, он слышит приглушенный крик.
Он поднял голову и на том берегу увидел маленького человечка. Человечек бежал, размахивая
Букварь встал и тут же опустился на землю от боли в ноге. Он долго растирал ногу, колол ее, щипал, растирал, пока клещ не разжал свои челюсти. Тогда он встал снова, достал из кармана рубашки синюю хлорвиниловую обложку и вытащил из нее записку Кустова. Записка чуть-чуть подмокла. Букварь помахал белым клочком бумаги над головой. Он хотел, чтобы шофер успокоился.
Букварь выбрался на дорогу, грязную и узкую, и только тут почувствовал, как ему холодно. Его трясло.
До взрывников было километров восемь, и все эти восемь километров надо было бежать. Иначе можно было замерзнуть.
20
Дьяконов стоял расставив ноги. Он кричал:
— Ты идиот! Ты думаешь, тебе дадут медаль? Покажи мне того дурака, который даст тебе медаль!
Дьяконов был сделан из жести. У него были серые жестяные глаза и худое жесткое лицо. Брезентовый плащ сидел на нем колом, ломкий и пересушенный, и мог, наверное, греметь. Дьяконов стоял, расставив ноги в жестяных сапогах, и кричал:
— Ты думаешь, жизнь человечья ничего не стоит? Что она дешевле скалы? Да черт с ней, с этой скалой!
— Я... — робко начал Букварь.
— Молчи! Что ты можешь сказать! Нет тебе оправданий! Герой! Ты видишь этот телефон? Так вот, он работает. И утром я говорил с Кустовым. Насчет этой самой скалы.
— Так как же...
— А вот так же!
Дьяконов ходил по комнате, от печки до стены и обратно. Когда он отходил от печки, Букварь видел его жестяную спину, длинную и худую.
— Ладно, — сказал Дьяконов. — У меня нет ни водки, ни спирта. Я такой странный. Только коньяк.
Дьяконов вытащил из-под кровати две высокие бутылки со звездочками. Всего звездочек было десять. Еще Дьяконов достал штопор и два зеленоватых стакана.
— Раздевайся, — приказал он.
Букварь улегся на жесткой постели, и мокрые руки Дьяконова поползли по его спине. Руки пахли коньяком. Они работали ловко, как руки опытного массажиста. Букварь никогда не видел массажистов. Но подумал, что они работают именно так.
— Вставай, — сказал Дьяконов. — С тебя достаточно. Лежали на табуретке ватник, ватные брюки, свитер, а внизу стояли сапоги. Букварь оделся, но от горячей печки отходить не хотелось.
— Иди сюда, — сказал Дьяконов. Он разливал в стаканы коньяк.
Дьяконов расстегнул плащ, выглянул яркий красный шарф, и плащ перестал быть жестяным. И глаза у Дьяконова оказались совсем не серыми, не жестяными, а теплыми и голубыми.
— За знакомство. За форсирование
— Ну и лето! — сказал он.
Хлопнула дверь, впустила стонущий ветер, трое в жестяных плащах остановились у печки. Дьяконов подошел к ним, и они стали говорить о шпурах, о запалах и о сжатом воздухе. Букварь видел, что эти трое все время поглядывают на него с любопытством, и от смущения ерзал на хромой табуретке. Дьяконов вернулся и сказал:
— Ты сиди. Сейчас поговорю по телефону Он вызвал Кошурниково.
— Мотовилов? — сказал Дьяконов. — Это говорит начальник летучего взрывотряда номер три Дьяконов. Привет. Нужен трелевочный. Да ты не спеши... Ты послушай... Не ори... Я тебе расскажу обстановку...
Дьяконов рассказывал обстановку. Обстановкой был Букварь. Букварь снова ерзал на табуретке, потому что Дьяконов рассказывал о нем как о легендарном герое.
— Ты понял? Я все равно выторгую у тебя трелевочный еще на неделю. Жадный ты... Ну, я жду.
Потом Дьяконов вызвал Минусинск.
— Кустова! Кустов? Еще раз здравствуйте. Я получил вашу записку Да, ваше распоряжение. Можете спать спокойно. Скала Смородиновая не упадет. Постоит еще. И вас не накажут. Я шучу? Нет, я не шучу. Каким тоном говорю? Вам слышнее. На всякий случай вам надо было застраховаться и иметь документ, подтверждающий, что вы отдали мне распоряжение не взрывать Смородиновую. И вот из-за бумажки вы обманули человека и послали его на верную гибель... Нет, он не погиб.
Дьяконов опустил трубку и стоял, помахивая ею. Трубка хрипела, рычала, внутри нее что-то билось и клокотало. Потом она стихла, и Дьяконов заговорил снова:
— Да, я помню, что вы мой начальник. Не забыл. Еще я не забыл, что я коммунист. И что вы называетесь коммунистом. У нас сейчас не такое время, чтобы из-за бумажки рисковать жизнью человека.
Дьяконов резко положил трубку на рычаг. Он снова стал жестяным. Он шагал от печки до стены и обратно. Шагал быстро, свернул стремительно в угол, к тумбочке, к стоявшему на тумбочке ящику. Открыл крышку, и ящик оказался магнитофоном. Дьяконов пощелкал коричневыми кнопками, бобины дернулись и пошли крутиться. Невидимый пианист ударил по невидимым клавишам. «Скрябин», — решил Букварь.
— И зачем ты полез в реку! — сказал Дьяконов.
Он продолжал ходить. А Букварь подумал: на самом деле, зачем? Получилось глупо. Заставил хорошего человека тратить нервы, не на шутку схватываться с этим Кустовым. Букварь чувствовал себя неловко.
Дьяконов подошел к магнитофону. Остановил пианиста. Из тумбочки достал новую бобину и поставил ее. Магнитофон зашипел, зафыркал и вдруг взорвался, громко и раскатисто. Стекла зазвенели. Магнитофон замолчал, зашипел, снова стали слышны вой ветра, далекие голоса, крики, топот ног, потом наступила тишина, абсолютная, резкая, как глухота, и потом тра-а-ах!